2. подлинно, я более невежда, нежели кто либо из, людей, и разума человеческого нет у меня, 3. и не научился я мудрости, и познания святых не имею. 4. Кто восходил на небо и нис-ходил? кто собрал ветер в пригоршни свои? кто завязал воду з одежду? кто поставил все пределы земли? какое имя ему? и какое имя сыну его? знаешь ли? 5. Всякое слово Бога чисто; Он— щит уповающим на Него. 6. Не прибавляй к словам Его, чтоб Он не обличил тебя, и ты не оказался лжецом. 7. Двух вещей я прошу у Тебя; не откажи мне, прежде нежели я умру: 8. суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне,— питай меня насущным хлебом, 9. дабы пресытившись я не отрекся Тебя и не сказал: „кто Господь?" и чтоб обеднев не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе. оба назвавия - собственными именами каких-то учителей мудрецов, из которых Ле-муил был несомненно цареи (XXXI, 1. 4), вероятно, праннтелем упомянутой Масса. Об Агуре этого прямо не говорится — евр. масса в XXX, 1 имеет нарицательное значение: изречение. Вполне допустимо предположение, что в изречеииях Агура (гл. XXX) и Лемуила (XXXI, 1—9) мы имеем произведете или по крайней мере отзвук интеллектуальной культуры „сынов востока" — арабов, идумеев и др., как и в книге иова (иов. I, 3), но под определяющим и преобразующнм влиянием библейско-еврей-ским, так что ни но содержанию, ни но форме речн оба отдела не разнятся от остальных частей книги. Имя Ифинл встречается, как имя лнца, в Неем. XI, 7. Как и имя Агура, Ифиил и Укал должны обозначать известных лиц, — быть может, слушателей, учеников Агура. 2—4. Во главу угла своего приточного учения, Агур полагаете решительное прн-зиание совершенней ограниченности разумения и познаний (ст. 2—3) его собстненных, а конечно, и вообще людей,—признание, полное истинно религиозиого смпрения (ср. пс. LXXII, 22), a вместе свойственное истинной фнлософии (припомнить можно Сократовское: „я знаю только то, что ничего не знаю"). Вопросы ст. 4, подобно вопросам речи иеговы в кииге иова(гл. ХХХѴШ), суть ораторский, поэтический образ выражеиия той мысли, что никто из людей не в состоянии проникнуть в тайны миротворческой и миропро-мыслнтельной деятельности Вожией: человек—совершенный невежда в разуменив чудес природы; явлеиия атмосферы, дождя, снега, ветра, облаков состанлпют лишь предмете изумления для человека, образуя собственную, недосягаемую для смертного, область владычества Творца. Тем менее, конечно, можете сам собою узнать о существе самого Творца, плн-г-особенно в ветхозаветный времена—Сына Его (сказанное в Притч. ѴПи, 22 сл. о миротворческой деятельности Ипостасной Премудрости Вожией — Сына Божия, видимо, составляло скорее неясное предощущение бытия и деятельности Сына Вожия, чем определенное понятие о Нем, что сделалось возиожным лишь в Новом Завете). 5-6. Вместо безпдодных в небезопасных умствовааий о внутренней жизни Божества и о иедоступных человеческому разумению тайнах твореиия, человек должен тщательно и свято хранить откровенное слово Божие, возвещающее человеку все нужное для его блага и спасения. Слово Бога чнсто (ст. 5, сн. пс. XI, 7; XVII, 31), т. е., очищено и свободно от примесей человеческих умствоваиий; и таким оно должно оставаться: человек не должен ничего ни прибавлять в нему, нн убавлять от него (ст. сн. Втор. ГѴ, 2; ср. Апок. XXII, 18—19), потому что то и другое было бы иска-жением для святыни слова Божия, а повинный в искажеиип его оказался бы лжецом. Связь между ст. 4 с одной стороны и 5-^-6 с другой, таким образом, характеризуется персходом от природы к откровению, от сомнения и скепсиса к положительной вере в уверенности в истине. 7—9. В своеобразной числовой форме (ср. Притч. VI, 16) притчи обращаю. ГЛАВА 30. ПРИТЧЕЙ СОЛОМОНОВЫХ. 497