Calamum
quassatum поп conteret,
et linum fumigans поп extingue (Profetia Isaiae, XLII, 3)
Что касается содержания нижеследующих
исследований, то для знатока комплексной психологии вступительные замечания,
вероятно, излишни. Но для читателя-неспециалиста, который приступает к
этому чтению неподготовленным, пожалуй, нужны некоторые вводные пояснения.
Понятие "процесс индивидуации", с одной стороны, и алхимия -
с другой, суть вещи, которые, кажется, настолько далеки друг от друга,
что фантазии поначалу представляется невозможным вообразить связывающие
их мосты. Такому читателю я чувствую себя обязанным дать разъяснение,
в особенности потому, что в связи с публикацией моих лекций у меня есть
некоторый опыт, заставляющий думать об известной беспомощности моих критиков.
То, что мне приходилось высказывать о сущности человеческой души, - это
прежде всего наблюдения над человеком. Этим наблюдениям предъявляли упрек
в том, что в них речь идет о неизвестном и труднодоступном опыте. Достопримечателен
тот факт (с которым снова и снова приходится сталкиваться), что абсолютно
всякий, даже самый последний профан, полагает, что он отлично разбирается
в психологии, как будто псюхе - это как раз именно та область, которая
хорошо знакома самым широким кругам. Любой настоящий знаток человеческой
души согласится со мной, однако, если я скажу, что она (псюхе - Пер.)
относится к самому темному и таинственному из того, с чем мы встречаемся
на опыте. Эти сферы никто никогда не изведает до конца. Нет в моей практической
деятельности почти ни дня, чтобы я не столкнулся с чем-то новым и неожиданным.
Конечно, мой опыт - это не повседневности, лежащие на поверхности. Но
для любого психотерапевта, который занимается этой специальной областью,
он находится в достижимой близости. Поэтому-то мне кажется по меньшей
мере странным, когда неизвестность сообщенных опытов вменяют мне в упрек.
Я не чувствую себя ответственным за то, что познания профанов в психологии
недостаточны.
В аналитическом процессе, т.е. в диалектическом разборе между сознанием
и бессознательным, имеет место некоторое развитие, продвижение вперед
к цели или концу, трудно постижимая природа которого занимала меня в течение
многих лет. Психическое лечение (Behandlung) на всех возможных стадиях
развития приходит к концу, никогда не вызывая при этом ощущения того,
что тем самым достигнута уже и цель. Типичные временные завершения (Beendigungen)
имеют место: 1) по получении доброго совета; 2) по совершении более или
менее полной, но во всяком случае удовлетворительной исповеди; 3) по познании
до тех пор неосознанного, но существенного содержания, осознание которого
имеет следствием новые побуждения к жизни или деятельности; 4) после достигнутого
долгим трудом освобождения от остатков детской психологии (Kindheitspsyche);
5) после выработки нового, рационального приспособления к, может быть,
трудным или непривычным условиям среды; 6) по исчезновении мучительных
симптомов; 7) по наступлении позитивного поворота в судьбе, как то: экзамена,
обручения, свадьбы, развода, смены профессии и т.д.; 8) по получении вновь
открытого ощущения принадлежности к какому-либо религиозному исповеданию
или по обращении; 9) по начавшемся возведении практической жизненной философии
("философии" в античном смысле!).
Хотя в этом перечне можно было бы привести еще больше модификаций и добавлений,
он в общем и целом может характеризовать наиглавнейшие ситуации, в которых
аналитический или психотерапевтический процесс достигает предварительного
или, при случае, даже определенного завершения. Как показывает опыт, имеется,
однако, относительно большое количество пациентов, для которых внешнее
окончание работы с врачом ни в коем случае не означает одновременно конца
аналитического процесса. Скорее, критический разбор бессознательного идет
дальше, а именно, примерно в том смысле, как у тех, которые свою работу
с врачом не закончили. Иногда снова встречаешь таких пациентов спустя
годы и выслушиваешь часто достопримечательные истории о поворотах в их
судьбах. Такие опыты поначалу утвердили меня во мнении, что в душе имеет
место, так сказать, независимый от внешних условий, целенаправленный процесс,
и освободили меня от опасения, что я сам могу быть единственной причиной
несобственного (а потому, может быть, противного природе) психического
события. Это опасение не было напрасным, поскольку некоторые пациенты
не дают ни одному аргументу девяти названных категорий склонить себя к
окончанию аналитической работы, даже посредством религиозного обращения,
не говоря уж о столь очевидном исчезновении невротических симптомов. Именно
случаи последнего рода сделали для меня очевидным, что лечение неврозов
затрагивает проблему, которая выходит далеко за рамки только-врачебного
(Nurartzlichen) и для которой только-медицинское знание невозможно признать
достаточным.
В память о почти уже полувековой давности начальных временах анализа с
их псевдобиологическими установками и обесцениванием процесса душевного
развития выжидание в аналитической работе любят называть "бегством
от жизни", "перенашиванием плода", "автоэротизмом"
и подобными нелюбезными выражениями. Поскольку все вещи в принципе должны
рассматриваться с двух сторон, то негативная оценка в жизненном смысле
допустима только тогда, когда доказано, что, и действительно, в так называемой
"подвешенности" вовсе нельзя найти ничего позитивного. Понятная
нетерпеливость врача сама по себе еще ничего не доказывает. Только благодаря
несказанному терпению исследователя новой науке удалось построить углубленное
понимание сущности души, и известные неожиданные терапевтические результаты
должны быть обязаны жертвенному упорству врача. Неоправданно негативное
отношение вдобавок к этому несерьезно, а иногда и вредно, и вызывает подозрение
в завуалированной некомпетентности, если вообще не в попытке избежать
ответственности и полного столкновения. Ибо раз аналитическая работа раньше
или позже неизбежно становится человечным разбором между Я и Ты и Ты и
Я, по ту сторону всех слишком человеческих отговорок, то не только легко
может случиться, но и необходимым образом дело идет к тому, что оно непосредственно
затрагивает и даже проникает до глубоких основ как пациента, как и врача.
Нельзя дотронуться до огня или до яда, не схватив хоть толику их через
незащищенные места; ибо истинный врач никогда не стоит рядом, но всегда
- внутри.
Так называемая подвешенность может быть для обеих сторон нежелательной,
неприемлемой, даже невыносимой, не будучи негативной в жизненном смысле.
Наоборот, она может оказаться даже позитивно оцениваемым "hanging
on" , которое хотя и означает, с одной стороны, мнимо непреодолимую
трудность, но, с другой стороны, именно поэтому представляет ту единственную
в своем роде ситуацию, которая требует величайшего напряжения и потому
вызывает на свет божий целостного человека. Вообще, можно сказать, что,
с одной стороны, пациент бессознательно или с твердой уверенностью пытается
решить проблему, в конечном итоге оказывающуюся неразрешимой, и что, с
другой стороны, искусство или техника врача делает все, что в его силах,
чтобы ему в этом помочь. "Ars totum requirit hominem!" - восклицает
древний алхимик. Именно этот "homo totus" и есть искомое. Усилия
врача, так же как и поиски пациента, нацелены на того сокровенного, еще
не манифестированного "целостного" человека, который является
вместе с тем человеком величайшим и будущим. Правильный путь к целостности
состоит, однако, - к сожалению, - в обусловленных судьбой обходах и блужданиях.
Это "longissima via" , не прямая, но связующая противоположности
змеистая линия, напоминающая путе-указующий кадукей, тропа, лабиринтовая
переплетенность которой не лишена ужаса. На этом пути осуществляются те
опыты, которые любят называть "труднодоступными". Их недоступность
основывается на том, что они дорогостоящи: требуют того, чего больше всего
боятся, а именно той целостности, которая хотя и не сходит с уст и о которой
бесконечно теоретизируют, но которую в реальности обходят стороной так
далеко, как можно (Достопримечательно, что один протестантский теолог
в своем сочинении по гомилетике имел смелость требовать целостности личности
проповедника - исходя из этической точки зрения - как раз со ссылкой на
мою психологию (см.: Otto Handler Die Pndiff. Berlin, 1941).). Бесконечно
милее обычай "купейной психологии", когда одна полка не знает,
что творится на других.
Боюсь, что за такое состояние вещей нужно считать ответственным не только
неразумие и бессилие единиц, но и всеобщее душевное воспитание европейца.
Это воспитание не только подлежит компетенции, но и составляет суть господствующих
религий; ибо только они, и прежде всего - рационалистические системы,
относятся к внешнему и внутреннему человеку одинаково. Можно упрекать
христианство в отстающем развитии, желая извинить собственную недостаточность.
Я не хочу впасть в ошибку, приписывая это вещам, за которые ответственна
в первую очередь человеческая неумелость. Я говорю поэтому не о сокровеннейшем
и лучшем разуме христианства, но о легкомыслии и о фатальном непонимании,
которые очевидны для всех. Требование "подражания" Христу, а
именно требование следовать образцу и уподобляться ему, должно иметь целы?
развитие и возвышение собственно человека - внутреннего человека, а становится
для поверхностного и склонного к механической формулообразности верующего
внестоящим объектом культа, которому как раз посредством почитания воздвигается
препятствие для того, чтобы проникать в глубины души и претворять последние
в образец соответствующей целостности. Тем самым божественный посредник
как образ остается снаружи, а человек - фрагментом, незатронутым в своей
глубочайшей природе. Конечно, Христу можно подражать вплоть до стигматизации,
но при этом подражающий даже приблизительно не следует образцу и его смыслу.
Ибо речь идет не о простом подражании, которое-то и оставляет человека
непреображенным и тем самым является простым артефактом . Скорее, речь
идет о воплощении образца собственными средствами - Deo concedente - в
сфере индивидуальной жизни. Правда, не следует упускать из виду, что даже
в ложно понятом подражании присутствует - при известных обстоятельствах
- мощное моральное усилие, которое, несмотря на то, что подлинная цель
не достигнута, обладает заслугой полной отдачи высочайшей ценности, хотя
и представленной чисто внешне. Вполне вероятно, что кто-то переживает
предчувствие своей целостности именно в своем тотальном усилии и благодаря
ему, с ощущением благодати, которое свойственно такому переживанию.
Неверно понятому, чисто внешнему пониманию "подражания" Христу
хорошо соответствует одно европейское предубеждение, которое показывает
разницу между западной и восточной манерами. Западный человек околдован
"десятью тысячами вещей"; он видит отдельное, он в плену у "Я"
и вещи и пребывает без сознания о глубоком корне всяческого бытия. Зато
восточный человек переживает мир отдельных вещей и даже собственное "Я"
как сон и сущностно укоренен в праоснове, которая притягивает его столь
сильно, что его соотнесенность с миром релятивизирована в степени, для
нас зачастую непонятной. Западная, объективирующая манера склонна к тому,
чтобы оставлять Христа как "образец" в его предметном аспекте
и тем самым лишать его таинственной соотнесенности с внутренним человеком.
Это предубеждение дает повод, например, протестантским интерпретаторам
толковать относящееся к Царству Божьему entoV umwn как "между вами"
вместо "в вас". Тем самым еще ничего не сказано о том, что западная
манера имеет силу. Ведь мы и так убеждены в этом. Зато когда пытаются
критически разобраться с восточным человеком (что вменяется в обязанность
именно психологу), то от известного сомнения можно отделаться лишь с большим
трудом. Кому позволяет совесть, тот может, совершив над собой усилие,
решиться и тем самым, может быть неумышленно, сделаться "arbiter
mundi" . Лично я предпочитаю драгоценный дар сомнения, ибо он оставляет
в неприкосновенности чистоту неизмеримого явления.
Христос-образец взял на себя грех мира. Но если это чисто внешний акт,
то и грех отдельного человека остается внешним, а тем самым этот человек
является фрагментом больше, чем когда-либо, ибо легкомысленное непонимание
открывает для него удобный путь буквальным образом "сбросить на Него"
свои грехи и тем уйти от более глубокой ответственности, что противоречит
духу христианства. Эта формалистика и эта беспринципность не только были
одной из причин Реформации, но имеют место и внутри самого протестантизма.
Если величайшая ценность (Христос) и величайшая антиценность (грех) находятся
вовне, то душа пуста: в ней нет самого низкого и самого высокого. Восточной
манере (в особенности индийской) свойственно обратное: все самое высокое
и самое низкое заключено в (трансцендентальном) субъекте. Благодаря этому
значение "атмана", самости (des Selbst) неизмеримо возрастает.
А у человека Запада ценность самости падает до нулевой отметки. Отсюда
происходит общая для Запада недооценка души. Кто говорит о действительности
души, того упрекают в "психологизме". О психологии говорят в
"только"-тональности (im "Nur"-Ton). Взгляд, согласно
которому существуют психические факторы, соответствующие божественным
очертаниям, считается обесцениванием последних. Было бы кощунством полагать,
что религиозное переживание есть психический процесс; ибо - так аргументируют
- оно "не только психологическое". Психическое есть только природа,
и потому оно не может породить ничего религиозного, как считается. При
этом такие критики ни мгновение не колеблются объявить все религии - за
исключением собственной - порожденными природой души. Примечательно, что
две теологические рецензии на мою книгу "Психология и религия"
- одна католическая, другая протестантская - умышленно обошли вниманием
мое доказательство психического происхождения религиозных феноменов.
По этому поводу и впрямь следовало бы спросить: откуда взялась насчет
души такая твердая уверенность, которая позволяет говорить "лишь
душевный"? Так говорит и думает именно человек Запада, душа которого
явно "лишена достоинства". Если бы она обладала многим, то о
ней можно было бы говорить с почтением. Но так как этого никто не делает,
то отсюда можно заключить, что в ней и нет никакой ценности. Правда, это
не фатально и имеет место не всегда и не везде, а только там, где в душу
ничего не вложено, а "Бога держат снаружи". (Время от времени
немного больше Майстера Экхарта было бы полезно!)
Исключительно религиозная проекция может отнять у души ее ценности, так
что она вследствие опустошения не сможет больше развиваться, а останется
в бессознательном состоянии. К тому же она впадает в иллюзию, будто источник
всяческих неприятностей находится вовне, и потому уже не возникает вопроса
о том, как и где она сама этому способствовала. Душа представляется уже
настолько незначительной, что почти не учитывается ее способность к злу,
не говоря уже о добре. Но если душа выходит из игры, то религиозная жизнь
застывает во внешнем и превращается в хлам формул. Как ни представлять
себе отношения Бога и души, несомненно одно: что душа не может быть никаким
Только, но имеет достоинство сущности, которой дано осознавать свое отношение
к божественному. И хотя это только отношение капли к морю, но и самого
моря не было бы без множества капель. Догматически установленное бессмертие
души возвышает ее над физической конечностью человека и делает ее участницей
в сверхприродном качестве. По значимости она тем самым многим превосходит
смертного сознающего человека, так что, собственно говоря, христианину
должно бы быть запрещено рассматривать душу как Только (Догма богоподобия
столь же много значит при оценке человеческого фактора, не говоря у же
о догме боговоплощения.).
Как глаз - солнцу, так и душа соответствует Богу. Душа не исчерпывается
нашим сознанием, и потому смешно, когда мы говорим о душевных вещах в
покровительственном или пренебрежительном тоне. Даже верующий христианин
не ведает сокровенных стезей Бога и предоставляет Богу самому решать,
воздействовать ли на человека извне или изнутри, через душу. Верующий
ведь не может оспаривать тот факт, что существуют "somnia a Deo missa"
(Богом посланные сны) и душевные прозрения, которые нельзя свести ни к
каким внешним причинам. Было бы кощунственным утверждать, что Бог может
открывать себя повсюду, а как раз в человеческой душе не может. Безусловно,
интимность отношения между Богом и душой заранее исключает какую бы то
ни было недооценку души (То, что и черт может владеть душой, ни в коем
случае не уменьшает ее значения.). Было бы, может быть, чересчур смело
говорить об отношении родства; но во всех случаях душа должна иметь в
себе возможность отношения, т.е. соответствия сущности Бога, иначе взаимосвязь
никогда не могла бы быть установлена (ooo Поэтому с точки зрения психологии
совершенно немыслимо, что Бог есть просто "совсем иное"; ибо
"совсем иное" никогда не может быть кем-то сокровеннейшее близким
душе, кем Бог как раз и является. Психологически правильны только парадоксальные
и антиномические высказывания об образе Бога.). Это соответствие и есть,
психологически говоря, архетип образа Бога.
Любой архетип способен к бесконечному развитию и усложнению. Поэтому возможно,
что он развит больше или меньше. Во внешней форме религии, где главное
- во внешних очертаниях (где речь идет, таким образом, о более или менее
совершенной проекции), архетип тождествен поверхностным представлениям,
но остается неосознанным как душевный фактор. Если бессознательное содержание
настолько вытеснено образом проекции, то оно исключается из общежития
с сознанием и влияния на него. Тем самым оно в большой мере платит собственной
жизнью, потому что блокируется в естественной для него деятельности по
устроению сознания; и больше того: оно пребывает неизменным в своей первоначальной
форме, ибо в бессознательном ничто не изменяется. Начиная с некоторого
момента оно даже демонстрирует склонность к регрессии на более низкие
и более архаичные ступени. Поэтому может случиться, что христианин, хотя
он и верит во всякие священные фигуры, в глубинах души остается неразвитым
и застывшим, потому что у него "весь Бог снаружи" и он не распознает
Бога в душе.
Карл Густав Юнг
© Перевод В.М. Бакусева
|
