Кроме женских монастырей, составивших второй орден, уже на стадии организационного оформления нищенствующего монашества к его конвентам тяготели разнообразные группы благочестивых мирян, часть которых впоследствии была объединена в третий орден - орден терциариев. При этом его мужская ветвь - бегарды, по своему значению и численности во много раз уступала женской - бегинкам. Бегинки составляли общины женщин (реже жили отдельно), которые вели благочестивый образ жизни, но не следовали какому-либо уставу, не принимали монашеского обета и могли, скажем, со временем выйти замуж. Бегинки зарабатывали себе на жизнь собственным трудом, реже милостыней. Как правило, они были задействованы в различных текстильных ремеслах, а после инкорпорации в третий орден в основном брали на себя исполнение каритативных функций: ухаживали за больными, сиротами, приготовляли умерших к погребению и т.д. Впервые движение бегинок фиксируется в XII в. в регионе между Маасом и Шельдой, здесь и позднее существовала наиболее плотная сеть fraternitates beginarum. Отсюда в течение XIII в. бегинки распространились в прирейнских городах. Области, прилегающие к Рейну, стали вскоре вторым значительным центром концентрации бегинок.
Происхождение названия, причины распространения и социальный состав этого движения до сих пор остаются предметом дискуссий в историографии. Предполагается, что расцвет женских аскетических движений в городах был частью общего религиозного подъема конца XI—XIII в. Слабость же существовавших форм женского монашества, по крайней мере до появления нищенствующих орденов, заставляла искать собственные пути реализации аскетических устремлений. По-видимому, бегинок также не устраивали конвенты второго ордена мендикантов, ориентированные на старое монашество с присущей ему замкнутостью от мира и традиционными занятиями, прежде всего молитвой и созерцанием. Однако идеал бедности и активной благочестивой деятельности в миру, исповедовавшийся нищенствующими братьями, побуждал их искать именно у мендикантов духовного покровительства. Вместе с тем, движение бегинок обычно вызывало подозрение у церковных и городских властей, особенно в Южной Франции и Северной Италии, где они поддерживали тесные контакты с францисканскими спиритуалами, и нередко навлекали на себя обвинения в ереси. В течение XIV в. преследования бегинок стали обычным явлением и в Центральной Европе. Инкорпорация в третий орден была поэтому для многих из них средством доказать свою лояльность церкви.
В расположении дворов бегинок заметно тяготение к тому или иному монастырю первого ордена: они находились, как правило, по соседству. Их жилищем при этом служили обычные бюргерские дома, лишь изредка имевшие небольшие капеллы. Число бегинок в городах, особенно в названных выше регионах наибольшего распространения движения, было значительным. В Кёльне, например, в середине XIV в. существовало 169 дворов бегинок, в которых проживало 1170 женщин, что составляло примерно 3,3% от общего населения города. В среднем, однако, число бегинок колебалось в пределах одной или нескольких сотен и, очевидно, было пропорционально величине городского поселения. Общины бегинок - типично городской феномен. В основном в XII-XIV вв. они рекрутировались из патрициата, позднее также из средних и низших слоев населения, и были активно вовлечены в городскую экономическую жизнь.
Ответить на вопрос, сколько же в конечном итоге было монахов в городах и к каким социальным группам они принадлежали, не просто. Не обязательно видеть в городских монахах выходцев только из городской среды или исключительно из того города, в монастыре которого они подвизались. Особенно это касается нищенствующих орденов, для которых характерна значительная мобильность как внутри отдельных провинций, так и в рамках всего ордена. А их проповедь не ограничивалась лишь городами, так же как знаменитые реликвии, хранящиеся в городских бенедиктинских аббатствах, не теряли своей притягательной силы для жителей деревни, феодального замка или клириков.
Наверно, не столько важно, кем по происхождению были городские монахи, - в конце концов вступление в монашеское сословие приравнивалось к новому рождению, - сколько какие функции выполняли городские обители, какое место занимали они в жизни городов. То же можно сказать о численности городского монашества. Его влияние и сила определялись прежде всего не числом братьев, а числом монастырей, их духовным, правовым и экономическим положением в городе. Очевидна лишь одна простая закономерность: чем древнее и крупнее был город - как правило, центр диоцеза - тем больше в нем находилось монастырей всех направлений, тем более пестрым и разнообразным по покрою одеяния было монашество. Даже белые цистерцианцы, обычно сторонившиеся городов, делали исключение для крупных торговых метрополий, в которых они основывали подворья своих монастырей, или же значительных духовных центров, где они брали под покровительство ордена женские обители. Ландшафт древних городов, епископских резиденций, трудно представить без характерных вертикалей - многочисленных колоколен и мощных башен, обрамляющих западные, иногда и восточные фасады церквей. Взглянув на такой город сверху, легко выделить городские монастыри с неизменным клауструмом, примыкающим к храму, нетрудно отличить и старые бенедиктинские аббатства от конвентов нищенствующих орденов. Массивный западный фасад с двумя башнями по бокам, скорее походящий на фортификационное сооружение, словно символизировал независимость и могущество бенедиктинского монастыря, его закрытость от мира. Церкви же нищенствующих конвентов, выдержанные в простых и ясных формах, лишь иногда имеют скромную башню, пристроенную к храму, служившую колокольней, приглашавшей паству к проповеди, и, как правило, снабженную часами, отмерявшими новое время - время горожан.
|
