Переходя от римского права к средневековым законодательствам, мы увидим тут самые разнообразные и, по-видимому, странные взгляды на право частной защиты. Одни законодательства разрешали убийство при защите чести и имущества, другие подвергали каре, за убийство при защите собственной жизни. Так по законам рипуарским и фризским освобождались от наказания те лица, которые убивали посягавших на целомудрие женщины, воров, совершавших похищение со взломом и подкопом, покушавшихся на поджог дома и святотатцев; [1 Кони — Необходимая оборона, Моск. Унив. Из. в 1866.] по французскому и англосаксонскому праву убийство и нанесение ран при защите собственной жизни освобождало от наказания по усмотрению короля [2 Кони — ib.]. В законах Лонгобардских Луитпранда вот что говорится по этому предмету: «если свободный человек защищаясь убьет свободного человека и если будет доказано, что он, защищаясь, убил свободного человека, то пусть будет подвергнут штрафу, который указан в предшествовавшем вердикте - славного Ротариуса [3 Girardi — Della difesa legitima]. В законах Людовика Благочестивого говорится почти тоже самое.
Если кто побуждаемый какой-либо необходимостью совершить убийство, то граф в ведении коего это убийство совершилось, пусть заставит заплатить композицию и примирится, скрепив клятвой. Если какая-либо из сторон не согласится, т.е. тот ли, который совершил убийство, или тот, который должен получить штраф, тогда пусть граф пришлет ослушника и представит пред нами, чтобы мы могли на тот срок, на который будет нам угодно, отправить в ссылку, пока не искупит своей вины, чтобы не осмеливался быть непослушными графу и чтобы из этого непослушания не выросло большое зло» [4 Girardi – ib. ].
Подобные же постановления мы встречаем в капитуляриях королей франкских и в законах бургундских. Если мы взглянем на эти законы с чисто, юридической точки зрения, то увидим полное отрицание необходимой обороны и придем к заключению, что эти законы запрещали убийство при защите собственной жизни, не допуская, таким образом, гарантии безопасности; но подобные выводы будут неправильны, показывая недостаточность юридической точки зрения в данном случае. Если мы взглянем с исторической и социальной точек зрения, то придем к противоположному заключению и поймем, что только подобные законы могли гарантировать личную безопасность в беспокойную эпоху средних веков, когда народы, победившие Рим, еще не вышли из полудикого, варварского состояния, в котором господствовали необузданные, разрушительные инстинкты и в котором чувство мести имело преобладающее значение над всеми другими чувствами. Весь характер, вся жизненная философия варвара необыкновенно рельефно выражаются в известной Песни смерти морского короля Рагнара.
Мы рубились мечами в тот день, когда я сломил молодого вождя, гордого своими кудрями; с утра он привык выходит на девиц, прохлаждаться со вдовами. Какая же участь храброго, если не смерть в первом ряду? Скучно живет тот, кто не ранен в боях. Человек должен идти на человека, должен нападать, должен отражать.
«Мы рубились мечами. Если бы сыновья Аслауги [5 Аслауга жена Рагнара] знали мою муку; если бы они знали, что ядовитые змеи меня теперь обвивают и терзают, они встрепенулись бы все и полетели бы на бой: мать, которую я им покинул, дала им храброе сердце. Ехидна прокусывает мою грудь, сосет мое сердце. Я побежден. Но надеюсь, что вскоре копье одного из моих сыновей пронзит сердце Эллы [6 Элла - король нортумберландский, победивший Рагнара].
Мы рубились мечами в пятидесяти одной битве. Если в людях король славнее меня? Смолоду я учился обагрять железо кровью. Нечего плакать о моей смерти, пора мне кончить! Посланные ко мне Одином богини зовут и приглашают. Иду. Сяду в первых рядах пить пиво с богами. Жизнь моя прошла. Умираю смеясь [7 О. Тьери — Завоевание Англии Норминами, т. I.].
В этой мрачной песне с необыкновенной силой проявляется чувство мести, главный источник справедливости варварских народов. Под влиянием этого чувства происходили нескончаемые войны между общинами, родами, частными лицами, войны, угрожавшие истреблением населения, угрожавшие личной безопасности. Вот почему необходимо было обуздать это чувство, приучить человека к усилию над собой, возбудить в нем чувство долга, приучив его повиноваться власти, к повиновению законам.
«В первые времена, - говорит Фиоретти, - наказание не было, как многие полагают, эквивалентом защиты, оно имело совсем другую цель: законодательство стремилось более всего противодействовать проявлению вечной вражды, чем наказать виновного. А потому, если государство находило, что наказание прибегнувшего к необходимой обороне могло предотвратить будущие частные войны, то оно без всякого стеснения прибегало к этой мере. Таким образом, судя по гениальному замечанию Монтескье, варварский законодатель более сосредоточивал свое внимание на том, как бы обезопасить виновного от мести обиженного, чем наказать его» [8 Fioretti – Sula legitima difesa].
В том же самом направлении действовало каноническое право. Проповедуя чувства человеколюбия, повелевая любить даже ненавидящих, христианская церковь смотрела на право обороны, как на необходимое зло. Убивший при самообороне нарушил все-таки божеский закон и рассматривался, как грешник, и потому подвергался церковному покаянию. Запрещая ценой жизни защищать имущество и рекомендуя бегство в случае опасности, каноническое право