ФИЛИПП АРЬЕС "ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ" СМЕРТЬ КАК ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
 
На главную
 
 
 
 
 
 
 
Предыдущая все страницы
Следующая  
ФИЛИПП АРЬЕС
"ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ"
СМЕРТЬ КАК ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
стр. 13

Что касается характера изменений установок в отношении к смерти, то Вовелль, предостерегая против
абсолютизации тезиса о «вневременности» «неподвижной истории», весьма сдержанно высказывается
о выдвинутой Арьесом идее последовательной индивидуализации восприятия смерти. Историю этих
изменений сам Вовелль скорее склонен описывать в виде медленного развития, в котором сочетаются
разные модели поведения, развития, прерываемого конвульсивными, резкими скачками: катаклизмы,
вызванные Черной смертью XIV в., возникновение темы «пляски смерти» в конце Средневековья,
«барочная» патетика смерти в конце XVI и в XVII в., ее рецидивы у символистов и декадентов на
рубеже XIX и XX столетий... Таким образом, «время большой длительности» сочетается в истории
восприятия смерти с «временем кратким», ибо разные линии развития характеризуются
неодинаковыми ритмами. Вовелль обращает особое внимание на «опасность умолчаний» в истории
восприятия смерти: на протяжении огромной эпохи мы почти ничего не слышим об отношении к
смерти анонимных масс, и реальна ошибка принять за их голос то, что говорили сильные мира сего.

Знакомство с дискуссией Арьес — Вовелль свидетельствует о том, что «смерть в истории» — отнюдь
не спокойная «академическая» тема и не скоропреходящая мода. Она возбуждает оживленные споры, в
которых затрагиваются серьезнейшие методологические проблемы. Как раз на этой «территории»
происходит столкновение двух весьма различных стилей историографии и подходов к источникам и их
осмыслению, и даже нечто большее — столкновение диаметрально противоположных пониманий
исторического процесса и отношения духовной и материальной сторон общественной жизни.

После критических замечаний и возражений, которые высказаны в связи с книгой Арьеса,
справедливость требует воздать ей должное. При всей ее спорности, нельзя не видеть: это новаторская
работа, расширяющая поле исследования истории ментальностей. Она необычайно богата идеями и
конкретными острыми наблюдениями. Читатель едва ли не подпадет под обаяние автора, его могучего
интеллекта и творческой изобретательности. Завораживает уже сама тема книги. Особенно важной и
привлекательной делает ее то, что Арьес изучает «одиссеи» восприятия смерти на Западе сквозь
призму меняющегося личностного самосознания.

Можно признать и другое. Мир человеческих эмоций и фантазий противится привычному для
историков и социологов причинно-следственному объяснению, которое в лучшем случае проливает на
них лишь косвенный свет. Методы, выработанные позитивистской наукой при изучении материальных
структур, оказываются недостаточными или вовсе непригодными, когда историк обращается к
изучению ментальностей и культурных феноменов. Однако заменить эти методы «вчувствованием»
или «вживанием» в «дух эпохи», ослабив критический контроль над исследовательскими процедурами,
неправомерно и опасно.

Вместе с тем Арьес утверждает, что «революция чувств» обладает не меньшей важностью для истории,
нежели революции идей, или революции политические, промышленные или демографические, и что
между всеми этими переворотами существует более глубокая связь, чем простая взаимозависимость во
времени. Превосходно! Дело осталось за немногим: обнаружить эти связи, ничего не упрощая.

Но возникает и другой вопрос: как объяснить некоторые вопиющие умолчания в книге Арьеса. Ибо по
ее прочтении трудно не испытать определенного недоумения. Ведь этот труд, притязающий на охват
настоящего наряду с далеким и близким минувшим, создан в мрачной тени, отброшенной на
современность мировыми и более локальными войнами истекающего столетия, в период после
Освенцима и ГУЛАГ а, после Хиросимы и Нагасаки. Но все эти страшные сдвиги, по-новому
осветившие проблему, вынесенную в название книги Арьеса, полностью в ней табуированы. Они как
бы не существуют. Можно ли согласиться с тем, что в наше время в восприятии смерти произошли
лишь те изменения, о которых сказано в заключительной главе (замалчивание смерти, ее
«медикализация» и т. п.)? Создание немецкими нацистами лагерей массового уничтожения, своего
рода промышленных предприятий для переработки живых людей в мертвецов; использование
миллионов заключенных на непосильных рабских работах, обрекавших узников сталинских
концлагерей на скорую гибель; массовые судебные расправы и бессудные казни мнимых и
действительных врагов бесчеловечных тоталитарных режимов, сопровождавшиеся коллективными
ритуальными проклятиями по адресу жертв расправ и требованиями их смерти, — все эти явления не
могли не наложить отпечатка на ментальность людей XX в., и в особенности второй его половины. Я
вообще полагаю, что более пристального внимания заслуживает вопрос: почему именно сейчас тема
смерти приобрела такую беспрецедентную актуальность и притягательность?

Предыдущая Начало Следующая  
 
 

Новости