В часословах Смерть также нередко появляется прямо в комнате больного: так, на миниатюре к
«Часослову Рогана» (около 1420 г.) она входит, к ужасу умирающего, уже с гробом на плече. Однако
обычно она предпочитает кладбище; кладбищенские сцены становятся очень частыми и
разнообразными. В некоторых случаях художники пытались совместить обе композиции: смерть в
постели и погребение на кладбище. На знаменитой миниатюре к «Часослову Рогана», называемой
«Смерть христианина», умирающий уже не лежит в кровати в своей комнате. С каким-то
сюрреалистическим забеганием вперед он еще живым отнесен на кладбище и теперь лежит прямо на
земле, где, как на всех тогдашних кладбищах, повсюду валяются в траве черепа и кости. От сырой
почвы, в которой ему предстоит обрести вечный покой, умирающего отделяет лишь прекрасный
голубой, шитый золотом саван: мы знаем, что тогда было в обычае хоронить покойников завернутыми
в драгоценные ткани. Другое отличие от иллюстраций к artes moriendi в том, что тело совершенно
обнажено — прозрачный покров ничего не скрывает. Это уже нагота трупа, но трупа, еще не тронутого
разложением, как и мертвецы на дижонских надгробиях.

В то же время на иллюстрациях к часословам нетрудно разглядеть и классическую тему artes moriendi:
умирающий испускает дух, за его душу ведут спор Сатана и св. архангел Михаил. Бог-Отец, на этот раз
без своей свиты, созерцает умирающего и прощает его. В этой композиции чувствуется желание
повернуть традиционную иконографию к самым впечатляющим аспектам смерти: трупу и кладбищу.

Сцена смерти на кладбище не получила большого распространения. Мы вновь находим ее гораздо
позже на картине из собрания Гэньер, воспроизводящей надгробие приора из Сен-Вандрилль,
умершего в 1542 г., в монастыре целестинцев в Маркусси[128]. Человек в священническом облачении
распростерся прямо на земле кладбища, лишь под голову подложена подушка. Рядом с ним стоит
Смерть в виде мумии, держа в руке скребницу, которой она его уже сразила или вот-вот сразит. Так
кладбище становится царством Смерти: она царит там в виде мумии с косой или копьем в руках. В
одних случаях она восседает на чьей-нибудь гробнице, как на троне, держа копье, подобно скипетру, и
череп, как царскую державу. В других случаях она возвышается над раскрытой могилой: из-за
отброшенной в сторону плиты виден полуразложившийся труп. Мумия же, олицетворяющая смерть,
изображена хорошо сохранившейся, лишь из живота торчат внутренности, а на лице застыла гримаса
трупного окоченения.

Странная сцена: и умирающий (или уже умерший), и сама Смерть представлены в виде отталкивающих
трупов, только один лежит недвижим на земле или на крышке гроба, а другой победоносно стоит над
ним, бодрый и грозный. Там, где композиция несколько иная и где обе мумии в характерных позах не
противопоставлены друг другу, не всегда легко определить, что перед нами: призрак, двойник
человека, образ его посмертной участи — или же олицетворение той силы, которая уничтожает все
живое[129].

Не покидая кладбища, мы обнаруживаем там и другую тему иконографии macabre: danse macabre,
Пляску Смерти. Мы видим ее на фресках, покрывающих стены погребальных галерей.

Происхождение и смысл термина macabre вызывают много споров у исследователей. С моей точки
зрения, он имел тот же смысл, что и слово macchabee в современном французском народном языке,
сохраняющем немало старинных речений. Нет ничего удивительного в том, что к началу XIV в.
«мертвое тело» (слово «труп» тогда совершенно не употреблялось) стали называть по имени св.
Маккавеев: издавна их почитали как покровителей умерших, ибо считалось — справедливо или нет, —
будто именно они изобрели молитвы заступничества за мертвых. Память о связи Маккавеев с культом
мертвых долго еще жила в народном благочестии. Поэтому алтарная картина Рубенса, находящаяся в
Нанте, изображает Иуду Маккавея молящимся за усопших, а в Венеции, в Скуола Гранде дей Кармини,
две картины середины XVIII в. описывают в деталях предсмертные мучения Маккавеев.

Пляска Смерти — это нескончаемый хоровод, где сменяются мертвые и живые. Мертвые ведут игру, и
только они пляшут. Каждая пара состоит из обнаженной мумии, сгнившей, бесполой, но весьма
оживленной, и мужчины или женщины в одеяниях, подобающих их социальному статусу, с
выражением ошеломленности на лице. Смерть протягивает руку к живому, желая увести его за собой,
но он еще не покорился ее воле. Чудесный эффект искусства заключен здесь в контрасте между живым
ритмом движений мертвых и оцепенением живых. Нравственная цель — напомнить одновременно и о
незнании человеком часа своей смерти, и о равенстве всех людей перед ней. Все возрасты и все
состояния проходят в этом хороводе Смерти в порядке социальной иерархии, как она существовала в