Новые ритуалы «второго Средневековья»: роль клира

К XI в., когда завершается долгое «первое Средневековье», четко обнаруживаются две позиции в
отношении посмертной судьбы человека. Одна, традиционная, свойственная большой массе мирян,
продолжает основываться на образе некоего непрерывного континуума живых и мертвых, единых и на
земле, и в вечности и упоминаемых каждое воскресенье в молитвах, возносимых проповедником с
кафедры. Другая позиция, присущая замкнутому сообществу монахов и священников, свидетельствует
об утверждении новой, более индивидуалистической психологии. Начиная с XIII в. новые черты
менталитета как бы выходят из замкнутых обителей и постепенно завоевывают открытый мир вне
церкви. Смерть надолго «клерикализируется». Это огромное изменение, самое большое, какое
предшествует секуляризационным процессам XX в.

Как мы уже видели раньше, в ритуалах, связанных со смертью и относящихся к «первому
Средневековью», доминировали скорбь живых и почести, которые они воздавали умершим
(похвальное слово и погребальная церемония). Ритуалы эти были гражданскими, а роль церкви
сводилась к отпущению грехов накануне и после смерти. И здесь начиная с XIII в. многое меняется.

Путешественники XVIII в. описывают бытовавший в разных областях тогдашней Франции, и у мирян,
и в монастырях (где он принимал особенно торжественный ритуальный характер), обычай обмывания
тела. При этом в некоторых сельских приходах можно было наблюдать, как из дома, где кто-то
скончался, поспешно выплескивали всю находившуюся там воду, частично служившую, очевидно, для
обмывания умершего. В Виварэ, например, ближайшие родственники и женатые дети обязаны были
отнести тело в одной рубашке к реке, тщательно обмыть и лишь потом предать погребению.

Вполне возможно, что церемония обмывания тела и выливания оскверненной воды, восходящая к
далеким временам язычества, вновь возродилась из подражания монашескому ритуалу. Еще очевиднее
влияние монастырской обрядности в обычае выставлять трупы на всеобщее обозрение уложенными на
золе или на соломе. Подобную практику во французских монастырях XVIII в. описывает М. де Молеон
в своих «Литургических путешествиях по Франции», вышедших в Париже в 1718 г. К тому же периоду
относятся и упоминания о мирянах, выставлявших покойников на соломенной подстилке со свечой в
ногах[155].

Как мы уже могли убедиться, в «Песни о Роланде» и в романах о рыцарях Круглого стола прирученной
смерти соответствует дикая скорбь об умершем. В эпоху «второго Средневековья» уже не было
принято терять контроль над собой при оплакивании мертвецов. Там же, где, как в Испании XIV-

XV вв., традиционные проявления горя продолжали жить, они несколько смягчились. Сид в
«Романсеро» отступает в своем завещании от общепринятого похоронного церемониала, в котором
было уже мало места для спонтанного изъявления скорби, а обычным стал ритуальный плач
профессиональных плакальщиц. Сид приказывает не нанимать для него таких плакальщиц: слез
Химены, его жены, ему будет достаточно, и он не желает на своих похоронах «купленного плача».

То, что в «первое Средневековье» было общепринятым, выступает в более поздние времена скорее как
исключение. Химена оплакивает Сида, произносит похвальное слово над его телом, но гораздо более
сдержанно, чем герои рыцарского эпоса, без неистовств и самозабвения. Лишь в конце своей долгой
хвалебной тирады она падает без чувств на труп мужа[156].

А.Тененти приводит еще одно свидетельство нового, сдержанного поведения перед лицом смерти,
свидетельство, относящееся почти к тому же времени, что и «Романсеро», но происходящее из среды
флорентийских гуманистов. В размышлениях флорентийского канцлера Колюччо Салютати (конец

XIV — начало XV в.) о смерти очень явственно влияние античного стоицизма и патристики: он видит в
смерти конец всех зол и переход в лучший мир. Он упрекает себя за то, что оплакивал смерть друга,
ибо предал тогда забвению законы природы и принципы философии, запрещающие сожалеть о людях,
как и о благах материальных, ведь то и другое бренда и преходяще: omnia temporalia.