выражать другим чувства, как правило невыразимые, когда требовалось объясниться в любви, дать
жизнь ребенку, когда приходилось умирать или утешать скорбящих. В конце XIX или начале XX в. эти
кодексы, эти ритуалы исчезли. Поэтому чувства, выходящие за рамки обычного, или не находят себе
выражения и сдерживаются, или же выплескиваются наружу с безудержной и невыносимой силой, так
как ничего, что могло бы канализировать эти неистовые чувства, больше нет. Такие вспышки
подрывают порядок жизни, необходимый для продолжения повседневной деятельности, и потому
должны подавляться.

Потому-то сначала все, что касалось любви, а потом все, что связано со смертью, было поставлено под
запрет. Родилась модель, особенно популярная в элитарных английских public schools: джентльменское
поведение, сдержанность и хорошее воспитание, запрещавшие хоть намеком указывать публично на
свои романтические чувства и дозволявшие проявлять их и говорить о них лишь в тиши фамильных
замков. По словам Горера, «сегодня смерть и траур вызывают по отношению к себе ту же
преувеличенную стыдливость, что и сексуальное влечение век назад». Это теперь вещи, которые надо
сдерживать и скрывать. Проявлять скорбь об умершем допускается разве что в частной обстановке,
дома, украдкой, словно речь идет об «эквиваленте мастурбации» [362].

Вполне очевидно, что отказ от траура вызван не легкомыслием или безразличием близких усопшего,
но неумолимым давлением общества. Со стороны общества это способ устранить присутствие смерти в
жизни, даже если в принципе реальность смерти не оспаривается. Впервые отрицание смерти,
отклонение ее проявляется столь открыто. Такое отношение к смерти становится отныне значимым
признаком нашей культуры. Слезы траура уподобляются выделениям плоти, сопутствующим тяжелой
болезни. То и другое внушает отвращение. Общество исключает, изгоняет смерть.

К середине XX в. в наиболее обуржуазившихся и проникнутых индивидуализмом частях Запада
складывается новая ситуация. Воцаряется убеждение, что публичное изъявление скорби, а также
слишком настойчивое и долгое выражение горя утраты в частной сфере есть нечто болезненное.
Приступ слез считается нервным припадком. Скорбь есть болезнь. Проявлять ее — значит проявлять
слабохарактерность. Период траура — это больше не время молчания человека, понесшего утрату,
посреди хлопотливого и нескромного окружения. Нет, это период молчания самого окружения: в доме,
где недавно кто-то умер, не звонит телефон, люди вас избегают. Человек в трауре изолирован, он как
бы в карантине, словно заразный больной.

Примечательно, что в тот же самый момент, когда такое отношение к смерти, скорби и трауру заявило
о себе, психологи сразу оценили его как опасное и ненормальное. Вплоть до наших дней они
продолжают настаивать на необходимости траура и опасности отказа от него. Зигмунд Фрейд и Карл
Абрахам приложили немало сил, чтобы показать, что скорбь и меланхолия — не одно и то же. Сегодня
исследований на эту тему становится все больше. Особенно богаты документальным материалом книги
Колина М.Паркеса и Лили Пинкус. Их оценка траура и его психологической роли прямо
противоположна той, какую дает современное общество. Оно считает проявление скорби болезненным,
в то время как для психологов болезненным является именно вынужденный отказ от траура, имеющий
опасные последствия для человеческой психики.

Насколько сильно чувство, изгоняющее смерть, показывает такой факт: все идеи психологов и
психоаналитиков, касающиеся сексуальности или развития ребенка, получили широкое
распространение и были в вульгаризированной форме заимствованы общественным сознанием;
напротив, их взгляды на смерть и траур были полностью проигнорированы и не нашли ни в обществе,
ни в средствах массовой информации никакого сочувственного отклика. Общество оказалось готово
воспринять одни идеи, другие же отвергло. Критика психологами отношения общества к проявлениям
скорби не смогла ни на секунду поколебать массовое сознание в его отталкивании всего, что связано со
смертью.

Сами того не желая, психологи сделали свой анализ траура документом истории, свидетельством того,
как исторически относительны все научные истины. Специалисты исходят из того, что смерть дорогого
существа наносит глубокую рану, которая, однако, исцеляется естественным образом, если не
затягивать ее исцеление. Человек, понесший тяжелую утрату, должен свыкнуться с отсутствием
«другого», подавить свое либидо, еще сосредоточенное на умершем, как на живом, «интериоризовать»
покойного. Задача общества — помочь индивиду пройти эти последовательные этапы исцеления, ибо в
себе самом он не находит достаточно силы для этого. То, что смерть всегда причиняет самым близким