— Да нет, я просто удивляюсь, как быстро ты стал взрослым, даже мать, глядя на тебя,
иногда вытирает слезы, так ты похож на отца.

Филипп Абинье подвинул к себе подставку для снятия сапог, вставил каблук в прорезо
и стащил сапог.

—    Ты чем-то расстроен, Филипп? — наконец-то заметила выражение глаз брата сестра.

—    Да, Лилиан, нашим соседям не позавидуешь.

—    Кому?

—    Да Полю. Реньяры угнали весь его скот и забрали урожаи.

—    И что же он теперь будет делать? — всплеснула испачканными мукой руками
Лилиан.

Он собрал весь свой скарб и отправился восвояси.

—    Да, ему не позавидуешь, ведь у них трое маленьких детей. Я помню, как тяжело
было нам, когда Реньяры убили отца. Ведь ты тогда был еще совсем маленьким, Филипп.

—    Я тоже помню тот день, — Филипп Абинье прикрыл глаза и вновь увидел перед
собой туман, высокую траву, сжатое поле и силуэты всадников, которые, как призраки,
возникли из белесого марева.

Он вспомнил крик девочки и его кулаки непроизвольно сжались.

— Как там мать? — закрыв лицо руками, спросил Филипп, не ожидая услышать что-
нибудь хорошее.

—    Она ничего не ест, — горестно сказала Лилиан, — и я не могу уговорить ее даже
прикоснуться к еде. Может быть ты, Филипп, сможешь ее уговорить?

—    Я попробую.

Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал
и долго ждал ответа.

Наконец он услышал слабый голос:

—    Филипп, входи.

Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось
таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же
большой почерневший гердероб.

Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что
мать все так же как и прежде не может поверить, что отца нет в живых.

Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и
перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток

И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.

—    Это перчатки отца, — сказала Этель, садясь в кровати.

—    Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли
тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее
пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее
движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же
находится у нее в руках.

—    Ты ничего не ела, мама. Так же нельзя, ты же совсем ослабеешь.

—    Я чувствую себя прекрасно, — сказала Этель, и от этих слов сердце Филиппа
сжалось.

Мать выглядела истощенной. Ее лицо за последние дни осунулось, на лбу появилось
еще несколько морщин, а ее некогда пышные темные волосы были сплошь седыми.

Филипп подошел к матери и острожно накрыл своей крепкой ладонью ее почти
прозрачную хрупкую руку.

Мама, так нельзя, ты должна есть, ты нужна нам с Лилиан.

Я же говорю тебе, Филипп, я чувствую себя прекрасно. Человек должен есть один раз в
неделю.

Филипп с изумлением посмотрел на мать.