Нами всеми светит одно солнце, плывут одни и
те же облака, птицы, которые поют по
утрам, будят и меня и ее. И ветер, пролетая над моим домом, так же стучит
ставнями дома
Реньяров. Но, может, стена, разделяющая нас, такая же как этот
Водопад? С виду она непреодолима, — подумал
Филипп, протянул вперед руку, и его
кисть исчезла в клокочущей воде. — Но я же смог перейти с одного берега на
другой.
Должна же существовать тропа от одного берега к другому? Должны же
Существовать мосты? А если их нет, то их
нужно возводить».
И тут же Филипп зло оборвал себя. Он до боли
в суставах сжал кулаки и вспомнил
свирепый взгляд старого Гильома Реньяра, брошенный на него из-под косматых
бровей.
Он вспомнил нацеленный пистолет и огонь, полыхнувший из
Ствола. Вспомнил, как отец покачнулся и
рухнул на стерню, крикнув перед
смертью:»Беги! Беги, Филипп!»
И он, как заученную молитву, повторил:
— Беги, беги, Филипп!
— Тогда я убежал, —
прошептал Филипп, — но теперь мне не к лицу бегать, я отомщу
за тебя, отец.
Выбравшись на другой берег, он отыскал своего
коня, беззаботно пасущегося на
лужайке, вскочил в седло и помчался к своему дому.
Небо словно вторило мрачным мыслям Филиппа и
быстро темнело. Из-за холмов
плыли тяжелые мохнатые тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем. Как
ни
торопил Филипп своего коня, все равно не успел добраться домой сухим. Дождь
хлынул
как из ведра. Казалось, с неба низвергается водопад. Филипп мгновенно
Промок до нитки, но его мокрые губы все равно
продолжали шептать одно слово,
прохладное на вкус и горьковатое:
— Констанция! Констанция!
И тут же он добавлял, будто бы бередя раны,
будто бы добавляя в бокал терпкого вина
яд:
— Констанция Реньяр!
Реньяр! И почему, почему ты не родилась в другом доме?
Почему ты носишь это ненавистное имя? Почему между нами кровь моего отца и
кровь
двух его братьев?
Наконец, промокший до нитки, продрогший, он
добрался до дома, быстро снял с
лошади седло и завел ее в конюшню. Прикрываясь седлом от дождя, хотя и понимая,
что
это ни к чему, Филипп вошел в дом и сразу же, бросив у порога сумку с рыбой на
пол,
двинулся к жарко пылающему очагу.
— Ну ты и вымок! — сказала
сестра, продолжая стряпать.
— Да, погода разбушевалась.
— А рыбу ты привез?
— Конечно, посмотри в
сумке. Сестра тут же подняла тяжелую кожаную сумку и
заглянула внутрь.
— О, да ты, Филипп,
замечательный рыбак! Две такие огромные рыбы! Значит, ты еще
не забыл, чему тебя учил отец.
— Нет, я ничего не забыл. У меня такая
память, сестра, что я помню все до
мельчайших подробностей. Я помню тот день, когда убили отца.
— Не надо, не надо об этом,
Филипп. Мать может услышать, расплачется, и тогда ты ее
ничем не успокоишь.
Она тут же отложила свою стряпню и принялась
чистить рыбу .Когда девушка
закончила, она строго посмотрела на брата, и на ее губах появилась улыбка, и до
этого не
очень приветливое лицо Лилиан преобразилось и засияло, как пышный букет,
украшающий унылую комнату.
— Давай брат, раздевайся,
ведь ты весь промок до нитки и дрожишь как воробей.
И тут же Филипп вспомнил Констанцию. Его
мрачное лицо мгновенно прояснилось.
— Чему ты улыбаешься? —
обратилась к нему сестра.