Нами всеми светит одно солнце, плывут одни и те же облака, птицы, которые поют по
утрам, будят и меня и ее. И ветер, пролетая над моим домом, так же стучит ставнями дома
Реньяров. Но, может, стена, разделяющая нас, такая же как этот

Водопад? С виду она непреодолима, — подумал Филипп, протянул вперед руку, и его
кисть исчезла в клокочущей воде. — Но я же смог перейти с одного берега на другой.
Должна же существовать тропа от одного берега к другому? Должны же

Существовать мосты? А если их нет, то их нужно возводить».

И тут же Филипп зло оборвал себя. Он до боли в суставах сжал кулаки и вспомнил
свирепый взгляд старого Гильома Реньяра, брошенный на него из-под косматых бровей.
Он вспомнил нацеленный пистолет и огонь, полыхнувший из

Ствола. Вспомнил, как отец покачнулся и рухнул на стерню, крикнув перед
смертью:»Беги! Беги, Филипп!»

И он, как заученную молитву, повторил:

—    Беги, беги, Филипп!

—    Тогда я убежал, — прошептал Филипп, — но теперь мне не к лицу бегать, я отомщу
за тебя, отец.

Выбравшись на другой берег, он отыскал своего коня, беззаботно пасущегося на
лужайке, вскочил в седло и помчался к своему дому.

Небо словно вторило мрачным мыслям Филиппа и быстро темнело. Из-за холмов
плыли тяжелые мохнатые тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем. Как ни
торопил Филипп своего коня, все равно не успел добраться домой сухим. Дождь хлынул
как из ведра. Казалось, с неба низвергается водопад. Филипп мгновенно

Промок до нитки, но его мокрые губы все равно продолжали шептать одно слово,
прохладное на вкус и горьковатое:

—    Констанция! Констанция!

И тут же он добавлял, будто бы бередя раны, будто бы добавляя в бокал терпкого вина

яд:

—    Констанция Реньяр! Реньяр! И почему, почему ты не родилась в другом доме?
Почему ты носишь это ненавистное имя? Почему между нами кровь моего отца и кровь
двух его братьев?

Наконец, промокший до нитки, продрогший, он добрался до дома, быстро снял с
лошади седло и завел ее в конюшню. Прикрываясь седлом от дождя, хотя и понимая, что
это ни к чему, Филипп вошел в дом и сразу же, бросив у порога сумку с рыбой на пол,
двинулся к жарко пылающему очагу.

—    Ну ты и вымок! — сказала сестра, продолжая стряпать.

—    Да, погода разбушевалась.

—    А рыбу ты привез?

—    Конечно, посмотри в сумке. Сестра тут же подняла тяжелую кожаную сумку и
заглянула внутрь.

—    О, да ты, Филипп, замечательный рыбак! Две такие огромные рыбы! Значит, ты еще
не забыл, чему тебя учил отец.

— Нет, я ничего не забыл. У меня такая память, сестра, что я помню все до
мельчайших подробностей. Я помню тот день, когда убили отца.

—    Не надо, не надо об этом, Филипп. Мать может услышать, расплачется, и тогда ты ее
ничем не успокоишь.

Она тут же отложила свою стряпню и принялась чистить рыбу .Когда девушка
закончила, она строго посмотрела на брата, и на ее губах появилась улыбка, и до этого не
очень приветливое лицо Лилиан преобразилось и засияло, как пышный букет,
украшающий унылую комнату.

—    Давай брат, раздевайся, ведь ты весь промок до нитки и дрожишь как воробей.

И тут же Филипп вспомнил Констанцию. Его мрачное лицо мгновенно прояснилось.

—    Чему ты улыбаешься? — обратилась к нему сестра.