служившую ему ненадежной защитой. Даже под
родным кровом после смерти деда Анри
не мог себя чувствовать в полной безопасности.
И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:
Констанция, почему ты не взяла меня с собой?
Ведь мне здесь так плохо и одиноко!
Но его мольбу никто не услышал. За окнами
шумел дождь, свистел ветер,
поскрипывали старые деревья.
А снизу раздавались разухабистые голоса,
грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин,
среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда
собутыльники на
мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую,
преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались
выстрелами и битьем посуды.
Вот уже который день наши беглецы ехали по
побережью. Они останавливались на
ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно
худел.
Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой
езде, совсем измаялась. Скулы ее
совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не
притрагивалась
к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье
чуть не
падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это
своим
спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться
ехать
дальше, если мать занеможет.
Констанция же, как будто всем своим существом
стремилась вперед. Ее как будто
толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все
ее детство,
о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала,
что все
ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.
Филипп опасался, что кто-нибудь увидит
дорогой медальон на шее Констанции и как-
то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала
Этель,
хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в
платок и
спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников.
Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле.
Поэтому в
деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было
как-
то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно,
ему не
всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.
В одной из таверен как-то поздним вечером,
когда оН не мог уснуть, Филипп попросил
у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом
свете
неумелой рукой выводил геральдический герб.
Когда Констанция застала его за этим
занятием, Филипп смутился и попытался
спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на
неудачный
рисунок, рассмеялась.
Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.
Филипп не сразу доверил Констанции
короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут
же на
бумаге появилось довольно четкое изображение герба.
— Вот так будет лучше, —
сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.
Она даже не спросила, зачем понадобился ее
возлюбленному рисунок, а Филипп не
счел нужным ей объяснить.
Назавтра Констанция узнала разгадку без
лишние расспросов.
Лишь только они въехали в селение, как Фиипп
отправился к церкви. Он отыскал
священника и показал ему рисунок Констанции.
— Святой отче, не откажи в
помощи!
— Видит Бог, я бы помог
тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне
неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно
прибыл
сюда после смерти старого приходского священника.
— Извините, святой отец, что
отвлек вас от богоугодных мыслей.