— Но, с одной стороны, я верю, что люблю, а с другой — знаю, что 9то не так. Вера и
сомнение питают меня — и это жизнь.

—    По-моему, виконт, — улыбнулась Констанция, — вы верите в одно, когда
находитесь здесь, в деревне, и совсем другое, когда находитесь в Париже.

Мадлен чувствовала, как пылают ее щеки, она избегала смотреть на виконта.

«Почему они так измываются надо мной? — думала женщина. — Или же я просто не
привыкла к светским беседам и такие вопросы в норме? Но ведь здесь никто не говорил
подобных вещей, пока не приехала мадемуазель Аламбер. Она красива и видно по ее лицу,
что благородство — ее суть. Но откуда такая злоба, такое желание унизить?»

И тут Констанция привела ее в ужас своим следующим вопросом.

—    Виконт, скажите пожалуйста, если бы у вас был выбор.

—    Выбор это всегда хорошо, — вставил Анри.

—    Так вот, если бы вы имели возможность выбора: с кем из женщин, сидящих здесь за
столом, вы захотели провести ночь?

—    Это чисто умозрительный вопрос или он имеет под собой реальную почву?

—    Вы говорите, виконт, так, будто постель уже застлана.

—    У вас, мадемуазель Аламбер, довольно изощренное любопытство. Я должен
подумать, — и виконт принялся по очереди бесстыдно рассматривать сидевших за столом
дам. Он скользнул взглядом по глубокому вырезу платья Констанции, потом перевел
взгляд на Мадлен. Та, не зная куда деть руки, теребила край скатерти. А затем пристально
и с улыбкой посмотрел на маркизу Лагранж.

Он даже открыл рот, чтобы произнести имя, как маркиз предупредительно поднял руку:

—    Нет-нет, мадемуазель Аламбер, вы не правильно поставили вопрос, во всяком
случае, я бы поставил его по-другому.

—    И как?

—    Что поделаешь, я эгоист, мадемуазель Аламбер, и во всем ищу свою выгоду. Если
виконт назовет имя, то женщина все равно не сможет прийти к нему сама, а так я буду
знать, стоит ли мне оставлять дверь в спальню на ночь приоткрытой.

—    Так что вы хотели спросить?

—    Я думаю, дамы должны назвать мужчину, с кем бы они хотели провести ночь. Я не
говорю сегодняшнюю, — улыбнулся маркиз, прикладывая руку к сердцу.

Мадлен сосредоточенно смотрела в тарелку. Маркиза с улыбкой на лице
перекладывала приборы, а Констанция пошла ни хитрость:

—    Я, — произнесла она и тут же все посмотрели на нее, — я удивляюсь, неужели все
дамы так и будут молчать?

Маркиз расхохотался.

—    Вы хитры, мадемуазель Аламбер. Ну что ж, в таком случае, начнем с моей жены.

—    Меня этот вопрос не касается, я уже говорила о верности и немогу несколько раз за
вечер менять свои убеждения. А вы, мадемуазель Аламбер, с кем бы хотели провести ночь?

—    Этот вопрос тоже не в мой адрес, — улыбнулась мадемуазель Аламбер, — все знают,
что я равнодушна к мужчинам.

—    Это правда, — подтвердил виконт. — Сколько я не добиваюсь ее благосклонности

— и все впустую.

—    Значит, остаетесь вы, — улыбнулась Констанция.

Мадлен вскинула голову и посмотрела на старую графиню. На лице той выражалось
сожаление, словно она извинялась за своего внука, посмевшего затронуть столь
щекотливую тему. Хотя обвиняла она его в этом лишь по инерции, потому что настоящей
виновницей была Констанция. Ведь это она предложила сменить тему и затеяла этот
скользкий разговор.

—    Я не смогу ответить на этот вопрос, — наконец-то нашлась Мадлен Ламартин.

Все рассуждения присутствовавших за столом свелись на нет.