аристократическую школу для мальчиков, где их учили хорошим манерам и иностранным
языкам, танцам и фехтованию, езде на лошади и придворному этикету.

Позаботившись о судьбе сына, Констанции можно было подумать и о себе. Однако —
странное дело. Когда она стала по-настоящему свободной и независимой, любовь
перестала привлекать ее. Нет, наверняка, дело было даже не в том, что графиня
Констанция де Бодуэн была слишком свободной и слишком независимой для любви.
Скорее всего, чувства, которые она испытывала по отношению к Витторио, были так
сильны, что она была не способна полюбить с такой же силой кого-то иного. Впрочем,
никто иной ей и не был интересен — никто из многочисленных виконтов, маркизов,
баронов, графов и даже герцогов, которых она впоследствии встречала при дворе короля
Франции, не возбуждал в ней ни малейшего интереса.

Все они были какими-то мелкими и ничтожными по сравнению с Витторио, который
по — прежнему оставался для нее идеалом мужчины. Да, он причинил ей немало боли, он
заставил ее страдать, но Констанция была благодарна судьбе за то, что та послала ей такие
муки и такие страдания. Лишь настоящая жизнь, та жизнь, которой всегда мечтала жить
Констанция, приносит такое. То, на что иным требуется не один десяток лет, Констанция
смогла испытать в самый короткий срок, который только можно было вообразить.

С возвращением в Париж Констанция Бодуэн стала вести иную жизнь. По-прежнему
храня в душе верность Витторио, она не видела вокруг никого, кто мог бы даже внешне
походить на него. Нет, разумеется, ее окружали и красавцы военные, и галантные
придворные, и богатые банкиры, и салонные сердцееды, но никто из них не интересовал
Констанцию, поселившуюся в снятом ею шикарном особняке на Вандомской площади.
Рядом с особняком, принадлежавшим Констанции, на Вандомской площади стоял
великолепный дом, в котором проживал Бодар Сен-Жам. В то время он был казначеем
морского ведомства. Это было еще за несколько лет до тех событий, которые в корне
изменили жизнь Франции и всей Европы.

О том, что же произошло с тех пор, как народ Парижа штурмом взял Бастилию, и до
того времени, как наш путешественник-американец мистер Пенн оказался в Париже во
второй раз, он совершенно спокойно мог узнать из сообщений европейских газет и
рассказов непосредственных участников событий. Однако с него вполне достаточно было
представления бродячего театра на Вандомской площади — да, да, той самой Вандомской
площади, где стоял особняк графини Констанции де Бодуэн. Правда, сама она все равно
ничего не могла бы увидеть из окон своего особняка, поскольку в последние несколько
месяцев жила во дворце Тюилрьи вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Однако об
этом, уважаемые читатели, вы узнаете немного позже. А сейчас обратимся взорами к тому
незамысловатому деревянному сооружению, внешне напоминавшему невысокую
пирамиду на широком дощатом помосте, вокруг которой толпилась куча зевак и поодаль
которого, приказав своему кучеру-почтарю остановиться, приоткрыл дверь кареты наш
путешественник. В руках его по-прежнему были дорожный блокнот для записей и
карандаш. Напряженно вслушиваясь в громкий голос, разносившийся над Вандомской
площадью, мистер Пенн время от времени делал пометки на страницах блокнота. — Дамы
и господа, добро пожаловать в «Новый мир»! Граждане и гражданки, подходите, не
стесняйтесь! Вы все увидите картины этого «Нового мира», изображенные талантливыми
художниками, такими, какие они были на самом деле. Вы увидите то, что происходило
два года назад, то, что случилось в прошлом году и то, что происходит сейчас. Вам
непременно понравится то, что вы увидите.

Мистер Пенн отложил блокнот и карандаш, пошире приоткрыл дверцу кареты и, встав
на подножку, направил свой взор в ту сторону, где на широком деревянном помосте, возле
пирамиды с невысокой лестницей, под звуки бубнов и тимпанов плясали актеры бродячей
труппы. Костюмы их были столь же поношены и неказисты, как и возвышавшееся рядом
сооружение, освещенное изнутри таинственным светом волшебного фонаря, а потому
привлекавшее внимание в надвигавшихся сумерках.