Филипп Абинье прислушивался к словам
священника, которыедолетали до него вместе
с порывами ветра. Он до боли в глазахвсматривался в фигуры собравшихся у
могилы. Он
искал среди нихКонстанцию. Его сердце бешено билось, готовое вот-вот вырваться
изгруди.
— Она должна быть здесь! — шептал Филипп. —
Ну конечно же, вон она! — и его
сердце обмирало.
Филипп видел длинные волнистые каштановые
волосы, но потомоказывалось, что это
совсем другая девушка, которой Филипп дажене знал. Скорее всего, это была
какая-то
дальняя родственница, ведьона стояла рядом с Клодом.
«Но я же должен чувствовать, — думал Филипп,
— здесь Констанция или нет. Где она?
Где она?»— взглядом перебегал он с одной фигуры на другую, но черные плащи,
накидки
казались одинаковыми.
Виктор Реньяр поднял голову, и Филипп,
испугавшись, укрылсяза старым
надмогильным камнем.
Тщетно искал на кладбище свою возлюбленную
Филипп Абинье, не было ее среди
собравшихся у могилы и быть не могло.Ведь в это время девушка сидела одна в
низком
каменном строении и плакала. И было в этом плаче все — и тоска по
возлюбленному, и
слезы прощания с Гильомом Реньяром, который до самой последней минуты был к ней
добр и благословил ее и Филиппа брак, желая перед смертью помирить две
враждующие
семьи. Была злость на Виктора и его братьев.
Констанция чувствовала, что она в самом деле
не такая как они.Только она одна и
плакала в тот момент, когда старого Гильомаопускали в могилу и комья земли
глухо
ударялись о крышкумокрого гроба, растекаясь грязными пятнами.
А вечером, после похорон, когда солнце
спряталось за холмами, в доме Реньяров как
всегда были накрыты столы. Сперва сидевшие заними мужчины вели себя довольно
степенно, но с каждой выпитойкружкой вина поминки постепенно превращались в
оргию.Появились женщины, послышались веселые песни, никто из собравшихся не
вспоминал ухе о Гильоме Реньяре, все только и делали, чтославили Виктора.Тот
сидел во
главе стола мрачный и угрюмый, на том самом месте, где обычно сиживал его отец.
Виктор понимал, теперь онполновластный хозяин в доме и теперь суждено
осуществиться
самымего сокровенным мечтам. Но почему так тяжело на сердце? Почемуэто не
радует?
Ведь он столько лет ждал этого дня, ведь он же, еслибыть честным перед самим
собой,
желал смерти своего отца, мечтал оней.
И вот теперь власть в его руках. Но он не
может приказать этимлюдям расплакаться, не
может приказать смеяться, не может заставитьбыть счастливыми. Он может только
деньгами или угрозами заставитьих повиноваться. Но разве это власть?
— Я не властен над
чувствами других, — шептал Виктор, — онивсе ненавидят меня
как ненавидели моего отца, и как я ненавидел их.
Виктор пил вино кружку за кружкой, но хмель
не брал его, лишьтолько глаза
наливались кровью, а в ушах начинало гудеть. Он, сжавкулаки, сидел во главе
стола, с
презрением глядя на всех, кто сиделсейчас здесь.
Жак и Клод совсем не пили. Они уже давно
сидели в сторонке ипоглядывали на
старшего брата.
— Ну что? — спросил Жак.
— Я согласен, — сказал Клод. Они неторопливо
поднялись из-застола и двинулись к
выходу. Они делали вид, что сильно пьяны, пошатывались, один поддерживал
другого, но
когда вышли за дверь иочутились на крыльце, их лица стали сразу же суровыми и
решительными.
— Где сумки? — спросил Жак.
— На конюшне.
— Тогда пошли седлать
лошадей.
