Лошадь, словно понимая Жака, кивала головой и
жевала овес. А слуга прислонился
щекой к горячей шее лошади своего хозяина и запустил пальцы в ее жесткую гриву.
— Тебе хорошо, о тебе
позаботятся, а обо мне некому вспомнить. Нет у меня друзей,
нет родителей, только я один на всем свете, — расчувствовавшийся Жак чуть было
не
заплакал.
Но вскоре он снова стал прежним, ведь в
кармане звенели монеты, данные виконтом,
можно было запастись выпивкой. Жак, удостоверившись, что корма лошадям
достаточно,
задрал на голову ливрею и побежал к дому. Возле распахнутой двери гостиной он
остановился и негромко кашлянул.
Мадлен попыталась высвободиться из объятий
Анри но тот ее не отпустил.
— Чего тебе, Жак?
— Что прикажете, хозяин?
— Исчезни и не показывайся
до завтрашнего утра. Если что-нибудь произойдет,
предупредишь, а так, чтобы в доме я тебя больше не видел.
Жак поклонился и с видом, полным достоинства
спустился по лестнице на кухню.
Догорали уголья, неприготовленный обед остывал в кладовой. Жак устроился за
столом и,
вытащив из-за пояса свой нож, начал резать кусок копченого мяса. Затем
отыскалось и
вино, и Жак, устроившись за столом как хозяин, пил кружку за
Кружкой. Время от времени он отставлял
бутылку в сторону и прислушивался: что же
там делается наверху. Но до его слуха доносились лишь неясные шорохи, тихие
голоса.
» Ну и проходимец же мой хозяин! — думал Жак.
— И что только находят в нем
женщины? Был бы он богат — понятно, а так, только сам вводит их в траты. А
врочем,
какое мне до этого дело? Разве есть разница, пью я вино, купленное за деньги
хозяина или
угощаюсь взятым взаймы в чужом доме?«— и Жак вновь наполнил кружку.
Его нимало не интересовало то, как будет
объяснять своему хозяину прислуга, куда
подевалась бутылка вина. Ведь Жак пил не какую-то дешевку, а завладел самой
лучшей
бутылкой, явно предназначенной для хозяина.
За окном не переставая лил дождь, капли
чертили зигзаги на стекле, размывая
погружавшийся в темноту городской пейзаж. В окнах домов зажглись огни, и даже
ненастье не могло помешать жителям столицы веселиться. Откуда-то из соседнего
дома
доносился громкий женский смех и кто-то пытался уговорить даму вести себя
поосмотрительнее. Но вскоре женский смех уже смешивался с мужским — и от этого
Жаку становилось еще тоскливее.
Его уже не радовали ни хорошее вино, ни
вкусная еда ему хотелось чего-то большего.
А чего, Жак и сам точностью не мог бы сказать. Он был из породы людей, никогда
не
удовлетворенных настоящим. Если у него в кармане было две монеты, он грустил,
почему
не три. Если же отыскивалось три, тут же Жаку хотелось получить и четвертую.
Они были
чем-то похожи — Жак и его хозяин. И тот и другой никогда не довольствовались
достигнутым. Но если Анри делал все, чтобы продвинуться вперед и завладеть
сердцем
следующей женщины, то Жак отдавался в руки судьбы безропотно, ничего от нее не
требуя. Даст сама — значит хорошо, а не даст — значит так и нужно.
В кухне становилось все прохладнее, и Жак,
недовольный тем, что ему приходится
трудиться, принялся подбрасывать дрова в печь. Вскоре там разгорелся такой
огонь, какой
бывает только на пожаре. Зато Жак чувствовал себя хорошо как никогда. Вино
согрело
душу, а огонь тело. Он уже утешал себя мыслью, что в подвальной комнате, куда
звала его
горничная, скорее всего сыро и неуютно, а вино, припасенное для гостей, дешевое
и мало
чем отличается от уксуса.
За окном уже совсем стемнело, и город
напоминал о себе лишь точками фонарей и
прямоугольниками окон, словно бы висевшими в пространстве без всякой опоры.
Молнии
больше не сверкали, лишь где-то вдалеке изредка раздавались приглушенные
раскаты
грома.