Констанция, покачиваясь на волнах, видела, как легко барон Легран вскочил в седло и,
повернув лошадь, помчался вдоль берега. И еще она успела заметить, как пристально
следили за ней и барономЛеграном соглядатаи.

—    Как они мне надоели! — прошептала женщина.

—    Что вы говорите, госпожа? — осведомилась служанка.

Я говорю, дорогая, что они мне ужасно надоели.

—    Кто? Вы имеете в виду барона?

—    Да нет же, дорогая, я имею в виду вот этих двоих в черном.

—    А, да, они следят за нами, следуют буквально шаг в шаг, не отставая, но и не
опережая.

—    К дворцу! — приказала графиня де Бодуэн, и лодочник развернул лодку, резко
взмахнул веслами, и лодка поплыла против течения.

Констанция прикрывала лицо от солнца, любовалась переливами бликов, сверканием
волн. Ей хотелось расстегнуть свое платье, но она всего лишь приподнялась и, прикрыв
глаза, сделала глубокий вздох.

«Боже, как, должно быть, сладка свобода! Когда можешь распоряжаться собой по
своему усмотрению, когда можешь плыть или идти туда, куда хочется, не обращая
внимания ни на кого». Вернувшись во дворец, графиня де Бодуэн переоделась в новое
платье и долго стояла перед зеркалом, рассматривая себя.

—    Я сильно изменилась, — прошептала она, прикасаясь кончиками пальцев к
холодному стеклу зеркала, — я даже стала непохожа на ту Констанцию, которой была до
болезни. Только глаза, пожалуй, остались теми же, да у губ появились две горькие
складки, правда, они почти не видны. А что до того, что я очень бледна, так это не беда.
Пройдет время, и румянец вернется на мои щеки.

Констанция вынула из секретера свою шкатулку из темного дерева, приподняла
крышку и достала свой медальон. Она любовно держала его в руках, поглаживая
огромную сверкающую жемчужину, затем посмотрела на герб и нежно поцеловала
медальон.

«Да, я графиня Аламбер, там, во Франции, у меня дом. А здесь я в чужой стране, я
загнана в угол и мне не позволено делать опрометчивые шаги. Значит, я должна затаиться
и ждать. Но в конце концов, я обрету свободу и вновь буду наслаждаться жизнью. Я буду
вдыхать запахи цветов, мужчины вновь станут восхищаться моей красотой, будут
поклоняться мне и возможно, я в конце концов, буду счастлива. А еще у меня есть сын, —
вспомнив о Мишеле, Констанция вздрогнула и вся напряглась, — да-да, сын, я выносила
его под сердцем и люблю его. Мне казалось, я о нем забыла, но я помнила о нем всегда и
все время моя душа рвалась к ребенку. Боже, он, наверное, уже большой, похож на
Армана. А может быть, он как две капли похож на меня в детстве. Возможно, у него такие
же ямочки на щеках и так же загнуты ресницы, такие же брови. Как мне хочется его
увидеть, подержать его ладони в своих руках, прижать его к себе и нежно поцеловать в
глаза, в щеки, в губы! Боже, мой мальчик, мой Мишель!» Констанция готова была
расплакаться, думая о сыне, думая о том, как она была жестока, решив вычеркнуть его из
своей памяти.

«Нет-нет, я допустила большую ошибку, но я ее обязательно исправлю. Мишель, мы
будем вместе, я буду о тебе заботиться, я буду тебя воспитывать и ты вырастешь
прекрасным человеком. Я буду отдавать тебе все свое время, я научу тебя всему, что знаю
сама. И ты, возможно, будешь более счастливым, чем твоя мать и твой отец. Возможно,
тебе не придется мучиться, возможно, ты всегда будешь свободным».

—    Мишель, Мишель, — шептала Констанция, расхаживая по пустынным и мрачным
покоям дворца, — когда же я вновь встречусь с тобой, когда же я смогу тебя обнять?

И тут же сама себе ответила:

—    Тогда, когда я смогу вырваться из этой золотой клетки. Только тогда мы будем
вместе, когда перестанем зависеть от короля Пьемонта. Конечно, я благодарна ему, он