ТРИ книги о живописи

зием, а также, чтобы оно было уморенным и полным достоинства
и стыдливости. Я осуждаю тех живописцев, которые, желая казать
ся щедрыми, не оставляют пустого места и этим вместо композиции
.сеют  ) самое разнузданное смятение, так что история перестает ка
заться чем-то достойным, но как бы вся охвачена суматохой. И, быгь
может, кто будет стремиться придать В'ящшее достоинство своей ис
тории, тот (предпочтет одинокие фигуры. Скупость слов придает ве
личие правителям, внушающим свои веления; точно так же и в исто
рии—‘определенное, ограниченное число фигур придает ей немалое
достоинство. Все же я не одобряю одиноких фигур в истории, но и не
хвалю изобилия, лишенного достоинства. 'Однако Во всякой истории
разнообразие было всегда приятно, и в первую голову нравилась
та картина, в которой тела по своим положениям очень непохожи
друг на друга. Итак, пусть некоторые стоят прямо и показывают Bice
лицо, с поднятыми руками, весело перебирая пальцами и опираясь
на одну ногу. Другие, отвратив лицо и опустив руки, пусть стоят
сложив ступни вместе. Так пусть у каждого будет свое движение и
свой поворот членов: пусть один юидит, другой опирается на коле
но, иные пусть лежат. А если это будет уместно, пусть кто-нибудь
будет обнаженным, а другие частью обнаженными, частью одетыми,
так, однако, чтобы всегда соблюдались стыдливость и целомудрие.
Некрасивые на вид части тела и другие им подобные, не особенно
изящные, пусть прикрываются одеждой, какой-нибудь веткой или
рукой. Древние писали портреты Антигона только с той стороны его
лица, на которой не был выбит глаз. Говорят также, что у Перикла
голова была длинная и безобразная, и поэтому он, не в пример дру
гим, изображался живописцами ш скульпторами в шлеме. Плутарх
же говорит, что когда древние живописцы изображали царей, кото
рые имели какой-нибудь телесный изъян, они не хотели делать его
вовсе незаметным, но по мере возможности его исправляли, сохра
няя при этом ох/одство.

Итак, значит, я хочу, чтобы в каждой истории соблюдались, как
я говорил, и скромность и стыдливость, и прилагались все усилия
к тому, чтобы ни в одной фигуре не было того же жеста или позы,
что в другой. История будет волновать душу тогда, когда изобра
женные в ней люди всячески будут проявлять движения собственной
души. 'Самой природой, которая одна только и может объять соб
ственные свои образы, устроено так, что мы плачем с плачущим,
смеемся со смеющимся и горюем с горюющим. Однако эти движе
ния души познаются из движения тела. И если взять огорченного
человека, теснимого заботой и осаждаемого мыслями, мы видим,
как эти люди стоят, словно оцепенелые в своих способностях и чув
ствах, вялые и ленивые в своих повадках, с побледневшими чле
нами своего тела, которых они не в силах поддерживать. Ты уви
дишь у меланхоликов напряженный лоб, поникшую шею,—в общем
каждый член его тела свисает как бы устало и безразлично. Зато

Г 49 1