Интимно близкий людям, образ смерти становится в языке народа символом жизни патриархальной и
простодушной. «Смерть, — пишет Паскаль, — если о ней не думать, легче стерпеть, чем мысль о
смерти в отсутствие какой-либо опасности». Есть два способа не думать о смерти: один — наш,
присущий нашей технизированной цивилизации, которая отвергает смерть и налагает на нее строгий
запрет, а другой — тот, что присущ традиционным цивилизациям. Здесь нет отвержения смерти, но
есть невозможность слишком много о ней думать, ибо смерть очень близка и в слишком большой мере
составляет часть повседневной жизни.

Мертвые спят

Расстояние между жизнью и смертью не воспринималось, по выражению философа Владимира
Янкелевича, как некая «радикальная метабола». Не было представления об абсолютной
отрицательности, о разрыве перед лицом пропасти, где нет больше памяти. Люди не испытывали также
головокружения и экзистенциальной тоски, или по крайней мере ни то ни другое не находило себе
места в стереотипных образах смерти. Зато не было и веры в простое продолжение жизни по ту
сторону земной кончины. Примечательно, что последнее прощание Роланда и Оливье не содержит
никакого намека на возможность вновь обрести друг друга на небесах. Лучше любого историка
философ Янкелевич понял этот характер смерти как перехода: усопший ускользает в мир, «который
отличается от здешнего только очень низким показателем интенсивности».

В самом деле, Оливье и Роланд расстались так, словно каждому из них предстояло погрузиться в
долгий, неопределенно долгий сон. Тогда думали, что мертвые спят. Представление это древнее и
неизменное: уже в гомеровском Аиде умершие, бесплотные призраки, «спят в объятиях смерти».
Области ада у Вергилия — «местопребывание сна, теней и усыпляющей ночи». Там, где в
христианском раю почиют самые блаженные тени, свет имеет цвет пурпура, то есть сумерек[26].

В Фералии, в день поминовения усопших, римляне, по свидетельству Овидия, приносили жертвы
Таките, немой богине, воплощавшей в себе ту тишину, которая царила у манов — душ умерших — в
"том месте, обреченном тишине"[27]. Это был также день жертвоприношений, совершаемых на
гробницах, ибо мертвые, в определенные моменты и в определенных местах, пробуждались от своего
сна как неясные образы из сновидения и могли внести смуту в мир живых.

Представляется, однако, что изнуренные тени в языческих верованиях были все же более
одушевленными, чем христианские спящие первых столетий новой религии. Конечно, и они могли
бродить, невидимые, среди живых, и мы уже знаем, что они являлись тем, кому предстояло вскоре
умереть. Но раннее христианство еще более настаивало на гипнотической нечувствительности и даже
бессознательности мертвых, несомненно, именно потому, что их сон должен был быть всего лишь
ожиданием счастливого пробуждения в день воскрешения плоти.

Св. Павел внушает верующим в Коринфе, что Христос, воскресший из мертвых, «явился более нежели
пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили».
Первый из христианских мучеников, св. Стефан, был побит камнями. В «Деяниях святых апостолов» о
нем также говорится: «почил»[28]. В латинских надписях часто можно прочесть не только «здесь
лежит», но и «здесь покоится», «здесь отдыхает», «здесь спит». В раннесредневековых литургиях,
сменившихся в эпоху Каролингов римской литургией, упоминаются «имена почиющих»; верующим
предлагалось молиться «за души почиющих». Соборование, предназначенное в средние века для
клириков, называлось dormientium exitium, последнее таинство спящих.

Пи один текст не выражает так ясно веру в смерть-сон, как легенда о семи спящих из Эфеса. Эта
легенда была весьма распространена: мы находим ее у Григория Турского в VI в., у Павла Диакона в

VIII в. и еще в XIII в. у Якоба Ворагинского. Тела семи христианских мучеников, ставших жертвами
преследований со стороны языческого императора, были замурованы в пещере. По одним версиям —
377, по другим — 198 лет спустя, когда стала шириться ересь, отрицавшая воскресение из мертвых,