распятие, иметь подле себя священника и повторять за ним символ веры, к чему обычно побуждают
больных. (...) Ад переполнен проклятыми, которые перед смертью все это проделали. Умереть таким
образом — значит умереть смертью, утешительной поистине для язычников, но обычно пагубной для
умирающего, коль скоро он не предпринял иной подготовки. (...) Необходимо приняться за это еще
задолго до смерти, иначе говоря — нужно не меньше всей жизни, чтобы подготовить себя к состоянию,
подобающему благой смерти.. ,»[232]

Благая смерть и народное благочестие

Моралисты Реформации, как и Контрреформации, не переставали обличать суеверия, обещавшие
чудесное знание тайных истин, которым можно было бы воспользоваться для спасения души в
последние минуты земного существования. Известно, например, что в печатных изданиях первой
половины XVI в. к молитвам Божьей Матери и святым делались апокрифические добавления: «Кто
прочтет эту молитву, будет знать час своей смерти, ибо Матерь Божья явится ему за пятнадцать дней
до этого». Не следует доверяться этим припискам, убеждает в 1554 г. некий автор-иезуит.

Но все эти суеверия, связанные с благой смертью и решительно осуждавшиеся церковной элитой,
римская Церковь на практике терпела и молчаливо признавала. Эти проявления народного благочестия
увеличивали приток верующих в церкви, ведь народ оставался верен своим четкам и образкам,
дававшим тем, кто носил их при жизни, уверенность в благой кончине или по крайней мере в том, что
время пребывания его души в чистилище будет сокращено. На ретаблях алтарей в часовнях,
предназначенных для душ в чистилище, часто изображали четки, изобретение которых приписывалось
св. Доминику. На одной из картин в церкви в Пертюи ангел возносит на небо душу в виде ребенка с
образком в руке. В церкви в Пелиссане спасенная душа держит четки, обвитые вокруг запястья.
Несомненно, именно в это время после Тридентского собора, когда распространяется почитание четок,
входит в обычай обвивать четками руки покойника, уже сложенные в традиционной позе
средневекового «лежащего», и этот обычай сохраняется до наших дней.

Складывается впечатление, что между народными верованиями, решительно отвергаемыми как
суеверия, но упорно продолжающими существовать, и ригоризмом церковных моралистов-
реформаторов устанавливается своеобразный компромисс. Так, к середине XVII в. народные верования
соединяются с догматическими представлениями, остававшимися долгое время достоянием
малочисленной элиты теологов, таких, как св. Фома Аквинский, или философов, как Данте:
представлениями о чистилище. В парижских завещаниях до 1640 г. упоминания о чистилище
встречаются очень редко. Но затем — тогда же, когда и «надгробия души» или фундационные
таблички, — эта идея приобретает необычайную популярность.

Тот же компромисс угадывается и в завещаниях. Всем проповедям церковных моралистов
Контрреформации не удалось устранить заботу о «дне последнем и часе» и глубоко укорененную веру
в экстраординарные возможности для спасения души, связанные именно с самим моментом
физической смерти, который отнюдь не равен всем другим моментам жизни. Подобные традиционные
мотивы звучат, например, в завещании некоего священника 1690 г.: «Мой преклонный возраст и
великие недуги, охватывающие меня очень часто, предупреждают меня о том, что смерть близка и что
я могу умереть в любой час». Мы видим здесь все тот же образ смерти, предупреждающей о своем
приближении, и завещатель ждет этого предупреждения, чтобы приступить к последним
распоряжениям, которые и в католической, и в протестантской традиции продолжают рассматриваться
как фундаментальная обязанность христианина. «Я вменил себе в обязанность, дабы не быть
застигнутым врасплох, сделать как можно раньше то, что я хотел бы сделать в последнюю минуту
своей жизни, когда я, быть может, буду больше не в состоянии ничего сделать по причине слабости,
когда мой дух и мое сердце придут в умаление»

Вполне очевидно, что в повседневной жизни момент смерти остается важнейшим. Но ученая элита
XVI-XVIII вв. отказывается с этим смириться и стремится, напротив, преуменьшить его значение.
(Впрочем, во второй половине XVIII в. во Франции христианские апологеты и их противники,