ФИЛИПП АРЬЕС "ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ" СМЕРТЬ КАК ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
 
На главную
 
 
 
 
 
 
 
Предыдущая все страницы
Следующая  
ФИЛИПП АРЬЕС
"ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ"
СМЕРТЬ КАК ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
стр. 147

ощущения. Так что лучшие мгновения в жизни человека те, когда он не сознает бега времени, как,
например, во сне.

Нетрудно заметить у Джелли большой скептицизм в отношении потустороннего мира и спасения
бессмертной души. Для него вся христианская религия состоит лишь в любви к ближнему [23 6].
Человек эпохи Просвещения— так рано? Подобные идеи могли бы показаться уникальными,
анахроничными и недостаточно репрезентативными, если бы их существование уже в XVI в. не
подтверждалось свидетельством Беллармина, который не стал бы придавать им столь большого
значения как угрозе для христианского вероучения, когда бы речь шла об отдельных исключениях.
Беллармин передает историю о некоем регенте коллегиума, которого смерть похитила в тот момент,
когда он перестал верить в Троицу. Вскоре он явился в видении одному из своих друзей, «весь в огне»,
дабы предостеречь его.

Но наиболее интересно личное свидетельство Беллармина. Его самого как-то позвали к изголовью
одного умиравшего адвоката, который сказал ему «невозмутимо и без всякого страха»: «Сударь, я
желал с вами говорить, но не ради себя, а из-за жены и детей. Ибо я иду прямо в ад, и нет ничего, что
вы могли бы для меня сделать». И он сказал это со спокойным видом, «словно говорил о поездке в свое
поместье или замок». Беллармин признает, что был изумлен этой холодной уверенностью. Он ставит
этого адвоката рядом с людьми, изобличенными в ведовстве и проявившими такое же упорство в
заблуждениях.

Смерть на благоразумном расстоянии

Все эти наблюдения вдохновлены маленьким фактом из истории религии: люди церкви перестали
побуждать умирающих к обращению в веру на пороге смерти, дабы утвердить необходимость
медитации о смерти в практике повседневного благочестия. Следует ли интерпретировать. И этот факт
как нечто, касающееся только религии, как результат религиозной инициативы гуманистов и
реформаторски настроенной церковной элиты? В этом случае он означал бы прежде всего изменение
религиозных концепций, переход от религии средневековой, где берет верх сверхъестественное, к
религии Нового времени, где доминирует мораль. Или же этот факт относится к глобальной истории
культуры и является переводом на язык людей церкви элементарной реакции коллективной
чувствительности по отношению к жизни и смерти? Я предпочитаю второе истолкование, ибо
убежден, что в большинстве случаев духовные авторы скорее используют в своих целях тенденции
своего времени, нежели создают их.

В эпоху «второго Средневековья» они ставят в центр своих наставлений сам момент смерти, потому
что именно он вызывал сомнения и возбуждал страстный интерес у их современников. Зато начиная с
Возрождения они оставляют эту тему, ибо сомнений и вопросов стало меньше. Так они выражают на
свой лад отклонение от средневекового чувства жизни и смерти.

Человек Нового времени начинает испытывать отстраненность от момента физической смерти. Эта
отстраненность никогда не выражается в словах, вероятно, даже никогда ясно не осознается. Это
только небольшое, неприметное отдаление, не дошедшее — оно и не могло дойти — до желания
отказа, забвения, безразличия, настолько остаются сильны традиции и обычаи близости со смертью.
Смерть была тогда заменена смертностью человека вообще: чувство смерти, некогда
сконцентрированное в исторической реальности смертного часа, было отныне разлито во всей массе
жизни, потеряв таким образом свою интенсивность. Сама же жизнь становится теперь полной, густой и
протяженной, «без швов», без перерывов, тогда как смерть, по-прежнему присутствующая в жизни,
сохраняет свое место лишь на ее дальнем конце, легко забываемая, несмотря на весь реализм
«Духовных упражнений». Эта жизнь, от которой смерть отдалена на благоразумное расстояние,
представляется нам менее любящей вещи и живых существ, чем та, где смерть была в самом центре.

Предыдущая Начало Следующая  
 
 

Новости