жизни одного-двух поколений. Впервые мы видим, чтобы представления и чувства менялись так
быстро. Столь ускоренная эволюция в столь устойчивой психологической области, в истории столь
медленной — факт примечательный, требующий какого-то объяснения. Этот переход можно
проследить в романе Эмили Бронте «Грозовые высоты».

Эта необыкновенная книга принадлежит сразу двум мирам. Это «черный роман», вдохновляемый
фантазиями XVIII в., подобный тем, какие исследовал Марио Праз в своей «Романтической агонии».

Но это и роман XIX в., викторианский, романтический, где даже самые неистовые страсти не вступают
в противоречие с господствующей моралью, а, напротив, приспосабливаются к ней или делают вид,
что приспосабливаются. Различие между имморальностью XVIII в. и моральностью XIX в. не слишком
велико, и хватило бы, кажется, немного, чтобы переписать «Грозовые высоты» в манере Дидро или
Мэттью Грегори Льюиса. Но это немногое и составляет хрупкий рубеж между двумя системами
ощущений. Попытаемся увидеть, как совершается переход от одной к другой.

Герой «Грозовых высот» — бунтарь и вольнодумец, напоминающий того адвоката, о котором говорит
Беллармин в своем «Искусстве благой жизни и благой смерти» и который умирал так, будто
отправлялся к себе на виллу. Главный сюжет книги Бронте — страсть богатого и сатанински одинокого
Хитклиффа, «рожденного землей и бурей», к Кэтрин, похожей на него, с которой он вместе
воспитывался, как брат и сестра. Все, что относится к полу, здесь обходится молчанием, хотя и
присутствует в романе: дети рождаются, хотя ни о беременностях, ни о близости супругов ничего
прямо не говорится. Все, что в более старом романе было бы эротическим, сатанинским или macabre,
становится в «Грозовых высотах» страстным, моральным и соединяющим высокую любовь с
«прекрасной смертью» эпохи романтизма. Как же этот переход происходит?

Кэтрин, жену сельского сквайра Эдгара Линтона и мать девочки, также названной Кэтрин, похоронили
не в церкви, а на заснеженном кладбище под открытым небом. В отчаянии Хитклифф приходит туда:
всего два ярда свежей земли отделяют его от той, которую он обожал. «Я сказал себе: я заключу ее еще
раз в свои объятия. Пусть она будет уже охладелой — я скажу себе, что ее заморозил северный ветер.
Пусть она будет неподвижна — я буду думать, что она уснула». Схватив лопату, Хитклифф начал
усердно копать, а затем отдирать доски гроба. Мы легко узнаем эту сцену: она взята из «черных
романов», написанных в духе маркиза де Сада. Довольно неожиданно ее появление под пером этой
целомудренной дочери сельского пастора, почти никогда не покидавшей уединенный домик
проповедника среди вересковых пустошей. Но сходство с садистскими романами сразу же кончается,
когда мы читаем «Грозовые высоты» дальше. Хитклифф почти достиг своей цели, как вдруг услышал
какое-то теплое дуновение, какой-то вздох, идущий со стороны гроба. Он знал, что там не оставалось
ничего живого, из плоти и крови, а лишь бездыханное тело любимой в темноте гроба. Но он чувствовал
столь же ясно, что Кэтрин была там, не под крышкой гроба, а над ним, над землей. Он сообщается с
ней в духе: новое явление, отличное от видения призрака. Когда-то в старину возвращение души
усопшего было предзнаменованием несчастья, которого надо было избежать средствами черной или
белой магии. Теперь дух умершего является тому, кто его любит и зовет.

«Мной, всем моим телом овладело чувство облегчения. Я прекратил свою лихорадочную работу и
почувствовал себя утешенным несказуемым утешением. Она была со мной, оставалась со мной, пока я
вновь зарывал могилу и возвращался домой.(...) Я был убежден, что опять увижу ее. Я почти мог
видеть ее и все-таки не мог». Для Хитклиффа начался тогда мучительный период. Он спит в комнате,
где Кэтрин спала ребенком, он ищет ее следы повсюду в доме. Он верит, что она ему явится, чувствует
ее присутствие, однако она ускользает от него, как только он думает ее удержать. Он закрывает глаза и
ждет, что вот-вот ее увидит. Открывает опять: ничего, никого. Жизнь становится тщетной погоней за
этим призраком, и близким, и неуловимым. Читателя не оставляет ощущение, будто автор
рассказывает то, что пережила сама в безутешном поиске близких, унесенных смертью. В стихах
Эмили Бронте мы уже видели колебания между безмолвием могилы и потусторонней встречей душ.
Колебания эти важны для понимания менталитета XIX в. в отношении смерти. Умерший одновременно
покоится в могиле, где он по-настоящему не был со времен Раннего Средневековья (усопшего вверяли
церкви, и она сама распоряжалась его участью), и пребывает в надземном пространстве, будь то на
небесах или — неуловимо — среди живых.

Хитклифф также ощущает это двойное притяжение. Он уже закрыл однажды гроб с телом
возлюбленной, чтобы устремиться за ее неосязаемым духом, разлитым в воздухе. Тщетно. Тогда он
вновь тянется к кладбищу, мечтает вновь открыть ее могилу. Вскоре предоставляется благоприятный