служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри
не мог себя чувствовать в полной безопасности.

И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:

Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!

Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер,
поскрипывали старые деревья.

А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин,
среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на
мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую,
преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались
выстрелами и битьем посуды.

Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на
ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно
худел.

Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее
совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась
к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не
падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим
спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать
дальше, если мать занеможет.

Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто
толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство,
о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все
ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.

Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-
то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель,
хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и
спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников.
Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в
деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-
то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не
всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.

В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил
у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете
неумелой рукой выводил геральдический герб.

Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался
спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный
рисунок, рассмеялась.

Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую. Филипп не сразу доверил Констанции
короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на
бумаге появилось довольно четкое изображение герба.

—    Вот так будет лучше, — сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.

Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не
счел нужным ей объяснить.

Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.

Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал
священника и показал ему рисунок Констанции.

—    Святой отче, не откажи в помощи!

—    Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне
неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл
сюда после смерти старого приходского священника.

—    Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.