А графиня Аламбер тем временем отдавала указания. Ей казалось, что во время ее
отсутствия никто не позаботится о парке, о дворце. Она в окружении слуг расхаживала по
парку и указывала садовнику, где и что следует посадить. Самое большое внимание
старая графиня уделяла клумбе перед парадным входом. Здесь она чуть ли не
собственноручно принялась размечать места для посадки цветов. Садовник добросовестно
выслушивал свою госпожу, в душе ужасаясь количеству работы, предстоявшей ему.

Графиня знала толк в цветах и подбирала их так, чтобы лишь только отцветали одни,
тут же распускались другие.

Затем пришел черед оранжереи. В Мато она была великолепной, даже зимой здесь
вовсю цвели розы и плодоносили цитрусовые.

Вся мебель в имении уже была аккуратно зачехлена, ковры свернуты, а паркет натерт
воском и отполирован до блеска. Но графиня Аламбер неизменно находила какой-нибудь
недостаток и начинала распекать нерадивых, как ей казалось, слуг. Те в душе проклинали
свою старательность, ведь, судя по словам графини, в доме еще ничего не было сделано.

Окончив утомительный обход своих владений и отдав все необходимые указания,
графиня отыскала Констанцию в беседке у пруда. И тут же лицо старой женщины
преобразилось: из строгого и серьезного оно сделалось ласковым, задумчивым.

Девушка, глянув на графиню Эмилию, тоже улыбнулась.

—    Ты не скучаешь? — осведомилась графиня.

—    Нет, бабушка, я прощаюсь с Мато.

— Я смотрю, ты уже выглядишь лучше, Констанция. Сказав эти слова, графиня
Аламбер не покривила душой. Горе лишь сделало Констанцию еще более прекрасной,
предав ее лицу утонченность и еле уловимую грусть. Ведь всегда в лице женщины должна
быть какая-нибудь тайна, недоступная другим. А такая тайна у Констанции была.

—    Не знаю, — девушка пожала плечами, — я как-то не думала об этом и мне кажется,
я осталась прежней.

—    Да нет, девочка моя, ты стала совсем другой.

—    Неужели вы думаете, бабушка, наряды могли изменить меня?

—    Дело не в том. Просто ты узнала жизнь и стала мудрее.

— Мудрее? — усмехнулась Констанция. — Это так грустно звучит, как будто бы я
сделалась старой.

—    А в старости нет ничего плохого! — воскликнула графиня Аламбер. — В ней есть
своя прелесть. Чем старше становишься, тем люди откровеннее с тобой говорят о самих
себе. В глазах молоденьких всем хочется показаться лучше, а перед старухой никто
особенно не старается и только на склоне лет начинаешь видеть мир и людей такими,
какие они есть.

— Вы говорите странные вещи, но, наверное, правы. Только мне кажется, я никогда не
стану старой.

—    Ты проживешь, Констанция, долгую жизнь и думаю, счастливую. Нельзя же быть
такой красавицей и долго страдать, — графиня обняла свою внучку так, будто та мерзла.

—    Я уже никогда не буду прежней, — сказала Констанция, глядя на то, как внезапный
порыв ветра сморщил поверхность пруда.

—    Ты еще многого не понимаешь, Констанция, мне тоже временами казалось, жизнь
моя прожита и незачем существовать дальше. Но это то же самое, что идти по берегу моря:
видишь мыс и кажется, это конец света и за ним больше ничего нет. А обогнешь его и
видишь следующий мыс и вновь бредешь к нему, и снова он кажется краем земли.

—    А если обернуться? — спросила девушка.

—    Ты будешь видеть только бухту, и разница лишь в том, что ты знаешь, что осталось
у тебя за спиной, но не знаешь, что впереди.

—    Но ведь есть мыс, за которым ничего нет, — сказала Констанция.

—    Да, за ним смерть, — сказала старая женщина, — но мир устроен так, что никогда не
знаешь, когда она наступит. Для одних это юные годы, для других настолько отдаленные,