Лошадь, словно понимая Жака, кивала головой и жевала овес. А слуга прислонился
щекой к горячей шее лошади своего хозяина и запустил пальцы в ее жесткую гриву.

—    Тебе хорошо, о тебе позаботятся, а обо мне некому вспомнить. Нет у меня друзей,
нет родителей, только я один на всем свете, — расчувствовавшийся Жак чуть было не
заплакал.

Но вскоре он снова стал прежним, ведь в кармане звенели монеты, данные виконтом,
можно было запастись выпивкой. Жак, удостоверившись, что корма лошадям достаточно,
задрал на голову ливрею и побежал к дому. Возле распахнутой двери гостиной он
остановился и негромко кашлянул.

Мадлен попыталась высвободиться из объятий Анри но тот ее не отпустил.

—    Чего тебе, Жак?

—    Что прикажете, хозяин?

—    Исчезни и не показывайся до завтрашнего утра. Если что-нибудь произойдет,
предупредишь, а так, чтобы в доме я тебя больше не видел.

Жак поклонился и с видом, полным достоинства спустился по лестнице на кухню.
Догорали уголья, неприготовленный обед остывал в кладовой. Жак устроился за столом и,
вытащив из-за пояса свой нож, начал резать кусок копченого мяса. Затем отыскалось и
вино, и Жак, устроившись за столом как хозяин, пил кружку за

Кружкой. Время от времени он отставлял бутылку в сторону и прислушивался: что же
там делается наверху. Но до его слуха доносились лишь неясные шорохи, тихие голоса.

» Ну и проходимец же мой хозяин! — думал Жак. — И что только находят в нем
женщины? Был бы он богат — понятно, а так, только сам вводит их в траты. А врочем,
какое мне до этого дело? Разве есть разница, пью я вино, купленное за деньги хозяина или
угощаюсь взятым взаймы в чужом доме?«— и Жак вновь наполнил кружку.

Его нимало не интересовало то, как будет объяснять своему хозяину прислуга, куда
подевалась бутылка вина. Ведь Жак пил не какую-то дешевку, а завладел самой лучшей
бутылкой, явно предназначенной для хозяина.

За окном не переставая лил дождь, капли чертили зигзаги на стекле, размывая
погружавшийся в темноту городской пейзаж. В окнах домов зажглись огни, и даже
ненастье не могло помешать жителям столицы веселиться. Откуда-то из соседнего дома
доносился громкий женский смех и кто-то пытался уговорить даму вести себя
поосмотрительнее. Но вскоре женский смех уже смешивался с мужским — и от этого
Жаку становилось еще тоскливее.

Его уже не радовали ни хорошее вино, ни вкусная еда ему хотелось чего-то большего.
А чего, Жак и сам точностью не мог бы сказать. Он был из породы людей, никогда не
удовлетворенных настоящим. Если у него в кармане было две монеты, он грустил, почему
не три. Если же отыскивалось три, тут же Жаку хотелось получить и четвертую. Они были
чем-то похожи — Жак и его хозяин. И тот и другой никогда не довольствовались
достигнутым. Но если Анри делал все, чтобы продвинуться вперед и завладеть сердцем
следующей женщины, то Жак отдавался в руки судьбы безропотно, ничего от нее не
требуя. Даст сама — значит хорошо, а не даст — значит так и нужно.

В кухне становилось все прохладнее, и Жак, недовольный тем, что ему приходится
трудиться, принялся подбрасывать дрова в печь. Вскоре там разгорелся такой огонь, какой
бывает только на пожаре. Зато Жак чувствовал себя хорошо как никогда. Вино согрело
душу, а огонь тело. Он уже утешал себя мыслью, что в подвальной комнате, куда звала его
горничная, скорее всего сыро и неуютно, а вино, припасенное для гостей, дешевое и мало
чем отличается от уксуса.

За окном уже совсем стемнело, и город напоминал о себе лишь точками фонарей и
прямоугольниками окон, словно бы висевшими в пространстве без всякой опоры. Молнии
больше не сверкали, лишь где-то вдалеке изредка раздавались приглушенные раскаты
грома.