кожа мерцала серебристыми блестками, как
у весеннего лосося, а руки и ноги были
длинные и стройные.

Они были так хороши, что охотник сидел как
зачарованный, а тем временем волны,
подталкивая лодку, несли ее все ближе и
ближе к островку. Он уже слышал, как
красавицы смеялись: по крайней мере так
ему казалось - или то был плеск воды у
скал островка? Охотник был сам не свой,
увидев такое диво. И постепенно исчезло
одиночество, сдавливавшее его грудь, как
мокрая шкура. Почти не думая, действуя
будто по наитию, он прыгнул на островок и
схватил одну из тюленьих шкур. А потом
притаился за краем скалы и спрятал шкуру
под квутнгук (парка).

Вскоре одна из женщин стала звать
остальных, и голос ее был напевнее всех
звуков, какие ему доводилось слышать до
сих пор: он был как призыв кита на заре;
нет, скорее как лай волчат, когда они
возятся весной; нет, он был куда нежнее, но
дело не в этом, потому что... что же это
делают женщины?

Они надевают тюленьи шкуры и одна за
другой ныряют в море, вскрикивая и
радостно смеясь. Все, кроме одной. Самая
высокая из них ищет на камнях, ищет под
камнями, ищет свою тюленью шкуру и нигде
не может найти. Тут охотник осмелел, а
почему - и сам не сказал бы. Он вышел из-за
скалы и заговорил:

- Женщина... будь моей... женой. Я... я так
одинок.

-    Нет, я не могу быть женой, - отвечала она.

-    Ведь я из тех, кто живет темекванек, под
водой.

-    Будь моей женой, - настаивал охотник. - А
на седьмое лето я верну тебе тюленью
шкуру, и тогда ты сама решишь, уйти тебе
или остаться.

Девушка-тюлень долго смотрела ему в лицо;
глаза ее, не будь она из рода тюленей, были