красивым и счастливым, чем был при жизни. Читатель романов Ивлина Во легко поймет, о чем идет
речь.

Путь, пройденный Западом от архаической «прирученной смерти», близкой знакомой человека, к
«медикализованной», «перевернутой» смерти наших дней, «смерти запретной» и окруженной
молчанием или ложью, отражает коренные сдвиги в стратегии общества, бессознательно применяемой
в отношении к природе. В этом процессе общество берет на вооружение и актуализует те идеи из
имеющегося в его распоряжении фонда, которые соответствуют его неосознанным потребностям.

Арьес не мог не задаться вопросом, почему менялось отношение к смерти? Как он объясняет переходы
от одной стадии к другой? Здесь нет ясности. Он ссылается на чеТЫре «параметра», определявшие, по
его мнению, отношение к смерти. Это: (1) индивидуальное самосознание (какое значение придается
индивиду и группе?); (2) защитные механизмы против неконтролируемых сил природы[1], постоянно
угрожающих социальному порядку (наиболее опасные силы — секс и смерть); (3) вера в загробное
существование; (4) вера в тесную связь между злом и грехом, страданием и смертью, образующая
базис мифа о «падении» человека. Эти «переменные» вступают между собой в различные сочетания,
сложно меняющиеся в ходе истории. Но их постоянная «игра», развертывающаяся «во мраке
коллективного бессознательного», ничем не обусловлена.

Приходится признать, что объяснение, даваемое Арьесом в конце книги, мало что объясняет. Вместе с
тем, как отметили его критики, он обходится без данных исторической демографии и биологии, не
говоря уже о социальных или экономических факторах, которые для него попросту не существуют.
Понятие культуры, которым он пользуется, предельно сужено и вместе с тем лишено конкретного
содержания. Это юнгианское «коллективное бессознательное», интерпретируемое довольно-таки
мистически (см. об этом ниже).

Таковы, в самом конспективном виде, построения Арьеса. Это резюме, как сможет убедиться читатель,
не передает богатства содержания книги, насыщенной конкретными фактами и острыми, интересными
наблюдениями. Излагать концепцию истории смерти в восприятии европейцев нелегко еще и потому,
что книга Арьеса написана столь же увлекательно, сколь и трудно, хронологическая канва очень
неясна, материал, привлекаемый им в разных главах работы, подчас подан хаотично, подобран
односторонне и истолкован тенденциозно.

Каковы способ аргументации и методы его работы, источники, им привлекаемые? На этих вопросах
хотелось бы сосредоточить внимание в первую очередь. Мы увидим здесь увлекательные вещи.
Источники весьма разнообразны. Это и данные о кладбищах, и эпиграфика, и иконография, и
письменные памятники, начиная рыцарским эпосом и завещаниями и кончая мемуарной и
художественной литературой Нового времени. Как Арьес обращается с источниками?

Он исходит из уверенности в том, что сцены умиротворенной кончины главы семьи, который окружен
родственниками и друзьями и сводит счеты с жизнью (выражая свою последнюю волю, завещая
имущество, прося простить ему причиненные обиды), — не литературная условность, а выражение
подлинного отношения средневековых людей к своей смерти. Он игнорирует противоречия между
идеальной нормой и литературным клише, с одной стороны, и фактами действительности, с другой.
Между тем критики показали, что подобные стилизованные сцены не репрезентативны для той эпохи и
известны и другие ситуации, в которых умирающий, и даже духовное лицо, испытывал перед
близящейся смертью растерянность, страх и отчаяние. Главное же заключается в том, что характер
поведения умирающего в немалой мере зависел от его социальной принадлежности и окружения;
бюргер умирал не так, как монах в монастыре.

В противоположность Арьесу, который полагает, что страх смерти в средние века умерялся ритуалами
и молитвами, немецкий медиевист Арно Ворст утверждает, что в эту эпоху страх смерти должен был
быть особенно острым — он имел как экзистенциальные и психобиологические, так и религиозные
корни, и никто из умирающих не мог быть уверен в том, что избежит мук ада.

Но дело не только в одностороннем и подчас произвольном употреблении письменных источников.
Арьес в большей мере опирается на памятники изобразительного искусства, чем на произведения
письменности. К каким просчетам приводит его обращение с такого рода материалом, свидетельствует
хотя бы такой факт. На основе одного изолированного памятника — рельефа на саркофаге св.