для тех, кто меньше охвачен пустым и смешным тщеславием, которое хочет выделиться даже местом
погребения», церкви не пришлось бы вновь и вновь повторять запрет взимать что-либо за погребение.
«Это, по-видимому, именно за место, более почетное, чем на обычных кладбищах, требовалось что-то
платить». «На кладбищах захоронения были бесплатными, богачи же хотели выделиться, заставляя
хоронить их в церквах; это предоставлялось им за их молитвы и пожертвования, наконец
пожертвований стали требовать, как долгов».

Люди Средневековья и начала Нового времени мало различали погребение в церкви и за ее стенами.
Существовала только иерархия почетности мест захоронения, начиная от алтаря и кончая дальним
краем кладбища, и в этой последовательности стена самой церкви не имела большого значения. Все
выглядело так, словно эта стена ничего не разделяла, играло роль лишь расстояние до сакрального
центра всего церковно-кладбшценского пространства. «Погребение в церкви» и «захоронение около
memoria мучеников» — эти два выражения употреблялись в одном и том же смысле.

Мы должны удивляться не столько тому, как мало внимания обращалось на канонические
предписания, сколько упорству, с которым церковные авторитеты в течение целого тысячелетия
держались за правило, никогда не соблюдавшееся. Декреты церковных соборов оберегали
теоретическое представление о сакральном, противоречившее привычной практике. Они сохраняли в
мире, который этого больше не понимал, традиционное неприятие смешения сакрального с бренным.
Но миряне и даже клирики в своем личном поведении были уже чужды концепции сакрального, все
время поддерживавшейся каноническим правом. Что бы ни предписывали канонические тексты, люди
оставались в наивном убеждении, что никакой нетерпимости сакрального к соседству мертвых, как,
впрочем, и к привычной близости живых, не существует. Вплоть до реформ XVI—XVII вв. ментальная
граница между сакральным и профанным всегда была довольно нечеткой: профанное было заполнено
сверхъестественным, а сакральное пронизано натурализмом.

ATtre и charnier

Тесную связь между кладбищем и церковью можно распознать также по терминам, их обозначавшим,
и по тому, что эти термины употреблялись в самых разных смыслах.

Слова ecclesia и cimeterium, церковь и кладбище, были в средневековых текстах почти синонимами.
Чтобы устроить кладбище, строили церковь, как об этом говорится в грамоте короля Людовика
Немецкого (870 г.): его предки, говорит он, велели возвести церковь, «дабы в этом месте было
кладбище для умерших». Базилика Нотр-Дам в Туре также была воздвигнута для погребения бедных.
Парижское кладбище в Шампо — очень большое кладбище при очень маленькой приходской церкви
Невинноубиенных младенцев (Сент-Инносан), причем в этом случае территория прихода не выходила
за стены кладбища. Неудивительно, что в глоссарии средневековой латыни Дю Канжа (XVII в.) слово
cimeterium определено как ecclesia, «где хоронят тела умерших».

Церковь должна была предшествовать кладбищу. Превращение же кладбища в церковь — уже по
известным нам каноническим основаниям — не разрешалось. Трибурский собор 895 г. постановил:
«Если мертвые были захоронены, прежде чем церковь была освящена, пусть ее не освящают». В том
случае, когда в новопостроенной церкви оказывалось слишком много могил, тот же церковный собор
предписывал убрать алтарь, если он уже был там поставлен[65]. Меровингские некрополи были
покинуты из-за отсутствия там церкви, кладбища перемещались к любому ближайшему храму.

Кладбище начиналось уже внутри церкви и продолжалось за ее стенами, в окружавшем ее
пространстве, которое также входило в понятие церкви. В кутюмах Эно приходскую церковь
определяли как совокупность нефа, колокольни и кладбища. Кладбище в строгом смысле слова
рассматривалось просто как церковный двор (отсюда обозначения кладбища в английском, немецком и
нидерландском языках: churchyard. Kirchhof, kerkhof).