gведение

раздавались со всех сторон вокруг нее, а она не обра
щала на это никакого внимания. Когда коннетабль
Франции герцог де Гиз упрекнул ее в желании накли
кать на себя несчастье, она всего лишь рассмеялась и
сказала, что столь же бесстрашна, как и он; приучена
ко всем воинским трудам в такой же степени, в какой
и любой из сопровождающих ее спутников мужчин.

Героини XVI более предпочитали, чтобы их боялись,
чем любили. Хорошо известно, что для того, чтобы
утолить свою злобу, излечиться от ран страдающего
самолюбия, они не останавливались даже перед убий
ством, в их глазах преступление имело свою поэзию,
свой особый престиж. «Девица де Шатонёф, одна из
любовниц короля, прежде чем он отбыл в Польшу,
вступила в тайную любовную интрижку, а потом и
вышла замуж за одного флорентийца, обнаружив же,
что он развратник, она убила его собственными рука
ми на ложе своей соперницы». (Мемуары сеньора д’Эс-
туаль). Эти дамы, одновременно и сладострастные и
жестокие, возбуждали в мужчинах безумную страсть,
экзальтический восторг и безрассудное поклонение.
Сеньор д’Обиак, говоривший о Маргарите Валуа: «Я
желал бы быть любимым ею, даже если после меня
повесят», — этот д’Обиак, уже идя на смерть, «вмес
то того, чтобы помнить лишь о своей душе и спасении
ее, целовал лоскут голубого бархата, все, что осталось
у него от благодеяний и щедрот этой дамы». За этих
опасных сирен мужчины готовы были отдать себя на
растерзание диким зверям, не моргнув глазом и не
поведя бровью, бросались в огненную геенну ада. Ни
чем так не пренебрегали в те времена, как жизнью.
Кровь проливали рекой. Но даже среди самых страш
ных трагедий, сцен ужаса и убийства, французский
характер сохранял свою веселость, беззаботность, свой
вкус к острому (пряному) словцу, к песням. Чем больше
ветшала и становилась все менее надежной жизнь, тем
более приобретали очарование галантная любезность, об
ходительность и страстность любви. Балы перемежались

173